Это не самоедство. Нет. Возможно, это оно, но это не проблема. По крайней мере не ее. Не синдром, каким он может показаться. Она просто хочет, чтобы там что-то было, потому что пусто внутри; может быть. Как в колодце.
Жила была девочка-колодец. Внутри у неё было светло и чисто. Даже стерильно. Редкие растения поднимались со дна, цепляясь тонкими, почти прозрачными стеблями о стены. Не было ни цветов, ни аромата. Только идеальная чистота и порядок. И пустота.
Много лет девочка-колодец смотрела по сторонам, искала, чем бы себя заполнить. Мозг ведь есть – не тупая, и поэтому тяжело. Она пыталась, она старалась, кидала кирпичи в колодец, но те рассыпались и исчезали. Теперь она говорит о себе на каждом шагу и делает из мухи слона. Жалуется всем, пытается найти единомышленников. Девочка-колодец кричит, что больна самоедством, что интроверт: чтобы все видели, как ей хорошо быть одной! Но она не одна: она наблюдает за ними – наблюдают ли они за ней.
А другие, серые, прозрачные, такие же пустые, смотрят и восхищаются ею. И кирпичами, и одиночеством. Они не способны понять, что наигранное уничижение – есть способ быть, стать кем-то. Быть просто девочкой-колодцем для нее недостаточно.
«Пусто, пусто!» – кричит умная голова и смотрит вниз.
«Пусто!» – бьется эхо о стены, падая на дно. Ударяется о землю и лежит в одиночестве.
Констанция Брюг (14 лет)
Журнал «Юность как порок»
* * *
– Скажите, это вы написали? – мужчина средних лет держал в руках вырезку из старой газеты.
– Совершенно верно, – с гордостью в голосе ответила Констанция.
На обратной стороне газеты девочка, на фоне взлетающих голубей, осторожно шла по мостовой. На ее выставленных вперед ладонях послушно сидел голубь. Одетая в светлый сарафан с рукавами-фонариками, темные ботинки с закрытым носом и светлые носки, на вид ей было года три. Правая ножка повисла в воздухе, смущенная и радостная улыбка, тело немного наклонено вперед. Констанция почувствовала прохладный летний ветерок, тепло послеобеденного солнца, услышала шум проезжающих по мосту машин. Запах пожелтевшего детства, черно-белых надежд, оборванные уголки ее жизни окутали Констанцию словно туман. Она попыталась прочитать имя фотографа, но корреспондент, заметив ее взгляд, поспешно спрятал вырезку в темно-синий блокнот.
– И так, продолжим. Вас зовут Констанция? – спросил он с сомнением в голосе.
– Совершенно, верно.
– Какое странное имя, так действительно называют детей? – ростом не выше полутора метров, корреспондент с длинным каре тонул в огромном старом красном кресле.
– Нууу есть страна, где мальчиков до сих пор называют Людовиками. – ответила Констанция. Ее маленький аккуратный носик и такие же ушки, слегка топырились, придавая ей непринужденный вид.
– В вашей статье, которая появилась много лет назад, вы говорите о девочке-колодце. Скажите, чем вызвано такое осуждение? О ком именно вы написали?
– Ни о ком конкретно. – Вопрос хоть и звучал не впервые, заставил ее разозлиться. «И ты такой же, как и все», подумала она про себя, а в слух произнесла:
– Я хотела лишь сказать, что бывают разные люди. Наша планета полна необычных, оригинальных, и в то же время пустых и глупых людей. В этом ее многообразие. Но бывает так… как бы это сказать. Бывает, что кто-то вдруг начинает решать: кому быть на этой планете, а кому не быть.
– Не совсем понимаю, о чем вы говорите, но мы к этому вернемся.
– Вот вы, например, знаете, что некоторые люди могут высохнуть словно домашние цветы. – перебила его Констанция. – Сначала высыхают кончики листьев, потом они опадают. Немного позже нагибается стебель, опуская с каждым днем все ниже и ниже свою макушку. И это остается незамеченным, понимаете? А я все вижу. Я вижу, как некоторые люди тихо умирают внутри. Это видно по их улыбке, читается в их глазах. – Она пристально посмотрела корреспонденту в глаза. – Я вижу, как люди используют всю силу самовнушения, пытаясь обмануть внутреннее я, потому что смотреть на окружающий их мир становится смертельным. Горечь о том, что они могли поступить по-другому, пойти на зов, что отбивал вески много лет, увидеть наконец то, что манило их как мерцающий маяк в розово-фиолетовых сумерках – все это становится невыносимым. «Ах если бы я был смелее!» – напрягает слух шуршащая радиоволна.
