Разговор Ангела-Хранителя с лирическим героем в день семидесятилетия автора
Герой: Я бабник, пьяница, повеса,
я никаких святынь не чту,
мой автор вылепил балбеса,
чтоб утолить свою мечту.
А ты? Зачем и почему
ты здесь торчишь, судьбу ругая?
Ангел: Меня назначили к нему,
меня тошнит от разъебая.
Герой: А я живу не без приятства,
его лирический герой, —
всё время пьянки, много блядства,
и философствую порой.
Ангел: А я к нему приставлен свыше,
чтоб дольше жил на свете он —
забавно Богу то, что пишет
болтливый этот мудозвон.
Герой: Однако пишет он давно,
поэт известный, муз любимец...
Ангел: Да не поэт он, а гавно,
мошенник, плут и проходимец!
В поэтах есть парфюм эпохи,
у них мечтания и звуки,
поэт рождает в людях вздохи,
а мой дурак – смешки и пуки.
Герой: Однако жулику и жоху —
зачем Господь дал певчий дух?
Ангел: Его клюёт всё время в жопу
на мыслях жареный петух.
Его Сибирь не охладила,
опять бумагу стал марать
и снова принялся, мудила,
херню с помоек собирать.
Герой: Оставим дурь его в покое,
один интимный есть момент...
Ангел: Писать о женщинах такое
способен только импотент!
Герой: На импотента баба злится,
и сразу видно – отчего...
Ангел: Она всё терпит, ангелица,
она святая у него!
Герой: Но говорят, он весельчак,
его гостей от смеха пучит...
Ангел: В уборной сядет на стульчак
и там чужие шутки учит.
А днём читает и лежит,
бранит евреев, если жарко...
Нет, он пока ещё мужик...
Герой: Дай Бог, а то ведь бабу жалко.
Но так хулить его нельзя,
твои сужденья угловаты,
его ведь любят все друзья...
Ангел: Да все они мудаковаты.
Герой: А утром он задумчив, тих?
Ангел: И вялый, будто инвалид.
Герой: Наверно, пишет новый стих...
Ангел: Или желудок барахлит.
Чужой придёт и не заметит
его присутствие в квартире:
он до обеда – в кабинете,
потом до ужина – в сортире.
А утром ест угрюмо кашку,
сопит, как десять хомяков...
Герой: Постой, так ты про старикашку!
А молодой он был каков?
Ангел: Да я с небес недавно спущенный,
и мне уже нехорошо,
а все коллеги предыдущие —
кто спился, кто с ума сошёл.
Недолго ангелы-хранители
могли прожить при этом падле,
теперь больниц небесных жители,
да только вылечатся вряд ли.
Герой: Сейчас я выпить нам найду,
мне жребий твой прозрачно ясен,
ты, ангел мой, попал в беду,
старик ещё весьма опасен.
Ангел: Да! То лежит, как пень-колода,
то захуячит, как трамвай,
а я мечусь, ища урода...
Герой: Так пить не будешь?
Ангел: Наливай!
Умом Россию не спасти,
она уму не отворяется,
в ней куры начали нести
крутые яйца.
1
Месяц ездил я в лязге и хрусте
по струенью стальной колеи,
и пространство пронзительной грусти
остужало надежды мои.
2
В чаду российских лихолетий,
когда людей расчеловечили,
то их отнюдь не только плети,
но больше пряники увечили.
3
Ездил по российским я просторам,
пил и ел вагонные обеды,
я путями ехал, по которым
ехали на смерть отцы и деды.
4
Умельцы на российском карнавале
то с шиком, то втихую за углом
торгуют, как и прежде торговали, —
духовностью и старым барахлом.
5
В российской протекающей истории
с её периодической провальностью
тем лучше воплощаются теории,
чем хуже они связаны с реальностью.
6
И те, что сидели, и те, что сажали,
хотя и глаза у них были, и уши, —
как Бога-отца, горячо обожали
того, кто калечил их жизни и души.
7
Мечте сплотить народ и власть
в России холодно и тяжко,
поскольку меньше врать и красть
никак не может власть-бедняжка.
8
С поры кафтанов и лаптей
жива традиция в отчизне:
Россия ест своих детей,
чтобы не мучались от жизни.
9
В сегодняшней России есть пустяк,
типичный для империи востока:
величие взошло тут на костях,
а кости убиенных мстят жестоко.
10
Тот факт, что нас Россия не схарчила,
не высушила в лагерную пыль,
по пьянке на глушняк не замочила, —
