Ночь давила – чугунные тиски сжимали череп. Плыли низкие тучи. Смутно выделялось зарешеченное окно, стены, потолок, кровать в шаге от окна. Одноместная палата медпункта колонии строгого режима находилась обособленно от прочих.
Завозился человек на кровати, подался к окну. Натянулась цепочка наручников. Обзор был ограничен, но большего и не требовалось. Мужчина застыл, только сиплое дыхание вырывалось из нездоровых легких. Часы отсутствовали, но он мог определить время с незначительной погрешностью.
Приближалась полночь, колония спала. Из темноты проявлялись фрагменты построек: угол бездействующего свинарника, подсобные сараи. Плыли, плотно сбившись, кудлатые тучи.
Пациент не шевелился, текли минуты. Чуткое ухо уловило шум. Мрак как будто рассеялся, обрисовалась сторожевая вышка, забор с колючей проволокой, далее – безграничная тайга.
У наблюдателя был бугристый лоснящийся череп, толстая шея в складках. Явно не доходяга – за годы, проведенные в местах лишения свободы, сохранил физическую форму.
За окном что-то происходило. Крались тени – из того же заведения, только из «общего» крыла. Перебегали, пропадали в темноте.
Дыхание участилось, пот покрыл лицо. Значит, не просто языками трепали…
Мужчина вернулся на кровать, откинул голову. Справился с волнением, отбил костяшками пальцев по стене условную дробь. Посторонних быть не должно, охранять каждую палату – вертухаев не напасешься…
Он ждал, заговаривал волнение. Дерзайте, насильники и убийцы, флаг вам в руки, протопчите дорожку…
Скрипнула дверь, в палату проник один человек. Ну, что ж, почти успел… Он сдавленно дышал, волновался. Лица не видно – черное пятно. Поскрипывали форменные сапоги. Он нагнулся, открыл ключом замок наручников, придержал, чтобы не брякнули. Арестант размял затекшее запястье, прошептал:
– Не обманул, Петр Афанасьевич, молодец. Буду должен. Страшно, поди? Ты уж не храбрись, признайся.
– Страшно, Павел Евдокимович, – свистящим шепотом отозвался вошедший. – Стыдно признаться, челюсти от страха сводит… Но не подумайте, не отступлюсь, сделал все, как надо. Я этим сволочам даже с того света гадить буду, не представляете, как я их ненавижу… Но это лирика, забудьте. Меня никто не видел, охрана в этой части зоны небольшая. Только двое – на тропе за колючкой. Еще в дежурке на входе двое, но вы сказали, что с ними справитесь… Бархан и его люди, кажется, ушли, надеюсь, они знают, что делают… Если все по плану, то сигнализация не сработает. Если пойдет не так – возвращайтесь, что-нибудь еще придумаем…
– Ну, это вряд ли, Петруха, – ухмыльнулся заключенный. – Есть такое понятие – точка невозврата, боюсь, к тому времени я ее уже пройду…
– Не понимаю, о чем вы, Павел Евдокимович… – Шепот сотрудника колонии срывался от волнения. – Ладно, вам виднее. Держите сумку, я все собрал. Здесь лямка, закиньте за спину, чтобы не мешалась. В сумке одежда, сапоги, вяленое мясо, дэта от комаров – несколько флаконов, без нее вы просто не выживете… Давайте, Павел Евдокимович, удачи вам, не поминайте лихом!
– Да что ты, Петруша, буду поминать только добрым словом… – Павел Евдокимович поднялся, прислушался к работе организма – вроде, не сбоило. – Ну, спасибо, друг, выручил…
– Подождите, – спохватился помощник. – Дайте мне в челюсть, да не жалейте. Желательно, чтобы сознание потерял. Может, и пронесет, не разберутся, в чем дело. Я скажу, что вы меня вырубили и ключ от наручников забрали.
– А сумка с вещами сама собралась? – утробно засмеялся Павел Евдокимович, – Да ты не грейся, на этот счет, Петруха, есть другая идея…
