Девочка с Восточной улицы
Начало
22-го июня 1941 года я приближалась к своему четырёхлетию. В моей памяти многое стёрто, только отдельные световые пятна в туманном пространстве.
Заводская окраина Москвы. Автозавод им. Сталина, завод ″Динамо″, 1-й ГПЗ, Велозавод, ТЭЦ, ещё какой-то закрытый завод, заводские жилые корпуса. Коммунальные квартиры, маленькие кухни, горячей воды нет, нет и ванной.
Мама сидит на комоде, вытирает с него пыль. Солнце светит в окно. Комод слева от окна. Солнечные лучики прыгают и колются в моих прищуренных глазах, вспыхивают золотым сполохом маминых, и без того рыжих, волос. Играет радио. Там что-то говорят и говорят суровым и красивым голосом. Я слушаю его красивые переливы, хотя они очень торжественно серьёзные. Но лучик щипнул меня в носу, я чихнула, и мне смешно и хорошо.
Мама замерла, обернулась ко мне, глаза её растерянные и испуганные. Она медленно откладывает тряпку, прижимает меня к себе. Война! Мне это слово ничего не говорит, но мамин испуг напугал и меня. Папы сейчас нет с нами. Я не знаю, где он. У него ласковые, голубые, как небо, глаза. Я всё время жду, что он войдёт, подхватит меня на руки, и я серьёзно ему скажу: "Здравствуй, папа! Скажи мне, где ты был?" И уж он-то обязательно мне всё расскажет.
Угрожающий рокот и глухие удары, темнота. Мне хочется разорвать этот ужас, и я кричу, звук моего звонкого сильного голоса должен заглушить этот ужас, остановить его, позвать маму. Тишина и пустота. Мамы нет. Ходят какие-то люди и дети. Меня это не интересует. Мама, где же ты? И вдруг за прутьями высокого-высокого забора – мама в платье вишнёвого цвета, её руки сквозь решётку тянутся ко мне. Я бегу к ней, руки навстречу, сквозь решётку:
– Мамочка! Я хочу к тебе! Убери эти прутья!
Мы двигаемся вдоль забора, перехватываясь руками, плачем и говорим, как любим друг друга. Я утыкаюсь в другую решётку, она не пускает меня двигаться рядом с мамой, и я кричу, кричу:
– Мамочка, не уходи от меня!
Мама успокаивает меня, что-то шепчет, но я не понимаю, я только вижу, что она удаляется от меня. Это непереносимо, ещё ужаснее, чем гул и грохот. Небо падает на меня, и всё пропадает. Горячие мамины слёзы и губы, которые целуют мои глаза, щёки, волосы. Мама! Я у неё на руках. И мы уходим по тропинке между заборами. Рядом идут несколько женщин с детьми. Темнота окружает нас, но моя рука в маминой руке, значит, всё хорошо, мне не страшно. Мы идём и идём. Я спотыкаюсь и спотыкаюсь. Мама берёт меня на руки. Светящиеся шары приближаются к группе бредущих женщин с детьми. Колонна военных автомашин, с солдатами и техникой. Колонна остановилась. Протянутые крепкие руки подхватывают меня, я взлетаю, смеюсь от ощущения полёта: так взлетала я на руках у папы. Может быть, папа тоже здесь?
– Папа, папа! – кричу я.
– Папы здесь нет. Иди ко мне, доченька.
Мама прижимает меня к себе. Машины с рёвом двигаются с места. Меня так сладко качают мамины руки. Я проваливаюсь в светлый сон, где мы все вместе: я, мама и папа. Синее, синее небо, солнышко слепит глаза, я увёртываюсь от лучика, а он догоняет меня – открываю глаза, лучик фонарика перебирается с одного лица на другое.
– Да вот, подобрали женщин с детьми, подбросим их до Москвы. Не брести же им ночью по дороге, да и бомбят ведь вокруг завода. Товарищ капитан, ну какое же это нарушение? Ведь это и есть наша забота: защищать матерей и детей.
– Ладно, я их не видел. Продолжайте движение.
Женщины переговариваются. Звучит непонятное слово: патруль. Конечно, должны были нас высадить, но и они – люди, и у них дома остались жёны и дети, и им тоже понадобится помощь.
А потом мы дома.
Из маминого рассказа:
Когда началась война, всех тут же вызвали на завод и открыли детский садик, несмотря на воскресенье. Завод – а это был Мотозавод, который потом стал называться Велозавод, за высоким и плотным забором которого и через много лет после войны что-то сильно ухало и грохотало – объявил о мобилизации, то есть выход за ворота был закрыт. О детях, сказали, чтобы не беспокоились, они в тепле и уюте.
