– Балясный, – сказал тренер с плохо скрываемым азартом.
– А теперь так попробуй: стойка с маха и соскок с двойным сальто. А?
Балясный молча подошел к брусьям.
– Пошел! – тихо сказал тренер.
Балясный вышел на стойку, замер на две-три секунды и сделал сильный мах. В конце маха он оторвался от снаряда, сгруппировался – пошла крутка. Поймав мгновение, тренер подбил Балясного ладонью, закрутив еще сильнее тщедушное, собранное в комочек тело. Балясный сделал, таким образом, двойное сальто и опустился в мягкую, можно сказать, всепрощающую стружку. Выпрямился, с трудом удерживая равновесие в поролоновой яме, ритуально поднял кверху обе руки и повернулся к тренеру, обратив на него взгляд, полный грусти.
– Ну, Балясный, – сказал тренер, – ты даешь! Это ты уже по мастерам работаешь, Балясный!
Балясный заплакал.
– А вот это ты, Балясный, зря. Это ты слишком эмоциональный. У спортсмена, Балясный, должна быть устойчивая психика. Так что перестань реветь, Балясный!
Но Балясный плакал потихоньку.
И тогда Вова Розенталь сказал отважно:
– Он не потому плачет, что эмоциональный. Он из-за вас плачет.
– Из-за меня? – удивился тренер.
– Из-за вас, – подтвердил Вова. – Вы обещали отпустить его в одиннадцать тридцать, а сейчас уже двенадцать. А у них в садике сегодня в двенадцать уже обед.
– Ты из-за этого, Балясный? – еще сильнее удивился тренер.
Балясный кивнул, шмыгнув носом.
– Из-за этого расстраиваешься? Такой соскок сделал – и расстраиваешься?
Тренер не понимал Балясного. А Балясный не понимал тренера.
– Да-а, – протянул он, сглотнув слезу, – а у нас сегодня на обед молочный суп!
– Вот как! – сказал тренер, потому что больше никаких слов поблизости не оказалось. – Вот как, – сказал он и посмотрел на остальную группу.
И остальная группа в количестве шести перспективных спортсменов сочувственно закивала головами. Дескать, соскок соскоком, а молочный суп – молочным супом. Нет супа вкуснее молочного. И нет такого садика, где бы его давали каждый день. Правда, вся остальная группа в этом году уже училась в школе, но прошлогодние проблемы еще были живы в памяти.
– Ладно, Балясный, – сказал, подумав, тренер. – После тренировки я сам отведу тебя в диетическую столовую и накормлю молочным супом. Согласен?
– Согласен, – всхлипнув, отозвался Балясный, – если только он будет с макаронами.
– А какой же еще бывает молочный суп? – воскликнул озадаченный тренер, обращаясь опять к остальным перспективным спортсменам.
И вся остальная группа ответила, что бывает еще с рисом, а это хуже.
– Хуже, лучше, – проворчал тренер. – Продолжаем тренировку.
И вызвал к снаряду Вову Розенталя.
Вова был старше всех в группе. Он был переросток. Ему уже стукнуло восемь, и он ходил во второй класс. В его годы люди уже работают по первому юношескому или даже по третьему взрослому. А он начал только этой осенью.
Тренер старательно вывел Вову на стойку, силой оторвал от брусьев и, покрутив в своих руках, бросил в поролон. И проговорил, не глядя на Вову:
– Эх, Балясный, Балясный…
Вообще Вова Розенталь, сколько он себя помнит (а помнит он себя года четыре), всегда спал крепко. Дети вообще спят, как правило, крепко, потому что день для них велик. День один и для них, и для взрослых. А они маленькие. Взрослый делает один шаг, а ребенок два. Или даже три. И у ребенка слишком много переживаний. Потому что полно невероятного, а все хочется понять. Например, мультики по телевизору. Сколько в разных квартирах телевизоров, а везде одни и те же мультики. Как это получается? Или динозавры. Это самые первые животные на земле. А они – откуда взялись? Самый-самый маленький динозаврик – откуда получился? Непонятно. От этого тоже устаешь. Кроме того, дети, как известно, во сне растут. Особенно если им снится, что они летают. Вове никогда, правда, не снилось, что он летает. Может быть, поэтому он такого сравнительно небольшого роста… Одним словом, сон у Вовы хороший. Ему, признаться, вообще почти никогда ничего не снится – такой у него крепкий сон.
