СЕКУНДЫ БЕССМЕРТИЯ
Мне было два года. И было лето.
Вторая половина июля на севере. Время, когда дни еще жаркие, но солнце уже не пробивается из-под земли сразу после полуночи. Ночи темные, прошитые тоненькими голосами комаров и жемчужно-бисерной сетью высоких чистых звезд (в городе таких не бывает), густым запахом влаги от реки и маленького болотца за домом. И иван-чай еще сочный и яркий, не обметанный седыми мочалочками между цветов.
Я проснулась рано.
Солнце волной залило окна и билась в стекло одинокая маленькая муха. Бабушки рядом не было. Тикал будильник на полочке, разбавляя собой сонную тишину дома.
Я вылезла из-под одеяла, натянула на себя ситцевый сарафанчик и сандалии и вышла на крыльцо. Дверь в летнюю кухню была распахнута и доносилось оттуда позвякивание чугунной сковороды. Над крышей кухни струился и переливался полупрозрачный дымок – бабушка пекла мои любимые пышки с темным изюмом.
Мир вокруг дома был как утро в раю.
Трава около дощатой дорожки, протянувшейся от крыльца до летней кухни, была обсыпана круглыми хрусталиками росы. Ни шороха, ни малейшего ветерка. Среди пышных темных веток высоченных сосен тянулись медовые нити солнца. Из летней кухни пахло горячим семечковым маслом и пышками.
– Баба, дай пышку! – попросила я, заглянув в темный уют летней кухни.
– Погодь. Горячо ишшо, – ласково ответила она. Над ее головой висели ниточки с подсыхающими грибами, которые вчера собрали мои папа и мама.
– Дай! Я подую!
– На, – бабушка подцепила вилкой горячую пышку и дала ее мне, – Не обожгись.
Я вышла из летней кухни на дорожку, крепко держа вилку с насаженной на нее пышкой. Пахло изумительно.
Двор, обнятый солнцем, был пуст. Соседский пес Жук спал в своей будке, и спали родители и дедушка в доме, и спали соседи, и весь мир, кроме нас с бабушкой, еще спал. Все еще были молоды и живы. Я не знала тогда, что есть смерть, а значит, смерти не было совсем. Я была бессмертной.
Стоя на дорожке, я подула на пышку и осторожно откусила ее краешек. И меня вдруг пронзило острое, мгновенное, как молния, ощущение счастья.
Невозможно было просто стоять, невозможно было спокойно смотреть на это летнее утро, нужно было что-то сделать! И я сделала единственное, что могла: запрыгала на месте, как заводная игрушка. По-другому все это было ни пережить, ни выразить…
Я спрятала это воспоминание в себе, как драгоценный прозрачный камешек, и в самые тяжелые, мрачные дни разжимала мысленно ладонь и смотрела туда, в то утро. Оно было прекрасно. В нем было столько света и счастья! Сарафанчик, сандалии, пышка на вилке, лето. Толстенький шмель, спящий в цветке колокольчика. Роса на неподвижной траве.
И вечная жизнь в бесконечном ласковом мире.
БЕНЕФИС
Если вы не читали «Генерал Топтыгин» Некрасова, то не так уж много и потеряли. Все, что я могла сказать об этом стихотворении в свои три года, это что оно длинное. Долго видать Некрасов писал, старался. А слова все непонятные, и если бы бабушка Паша не объяснила мне, что это рассказ про медведя, прокатившегося в санях, я бы вообще ничего не поняла.
Но бабушка моя, Прасковья Ильинична, поэта Некрасова обожала, и других народных поэтов тоже, даже иностранных. Долгими зимними вечерами в селе Дутово, прочесывая овечью шерсть или сматывая в клубки пряжу, она наизусть читала мне вслух стихи. И «Вот моя деревня…», и про Топтыгина, и «Дядя Степа», и много еще чего, сейчас уже и не вспомню.
Тикал будильник, за стеной тихо молился дедушка Сагидулла, свет фонаря нежно струился сквозь ангельские перья изморози на окнах, и я сидела перед бабушкой на табуретке и смотрела, как она пряжу в клубки сматывает.
В середине у каждого клубка была погремушечка: свернутое кольцом высушенное горло тетерева, наполненное сухими горошинками. Потрясешь клубки, и каждый своим голосом отзывается, потому что горошинок туда насыпано неодинаково. И, пока руки работают, бабушкина память достает откуда-то разные стихи, как картинки. Сидишь, слушаешь бабушку, и представляешь. Будто телевизор в голове. А если слова непонятные, то у бабушки спросить можно, она объяснит.
