Она проснулась оттого, что в дверь робко постучали. Про завтрак она забывала редко, будучи человеком организованным и ответственным. Пришлось немедленно выскочить из кровати, пшикнуть в рот освежителя, провести щёткой по волосам и накинуть полупрозрачный шёлковый пеньюар нежно-персикового цвета, подчёркивающий моложавый цвет её лица.
Вошел молодой человек приятной наружности с очень хорошо отработанными манерами и поставил поднос, содержащий легкий и полезный завтрак, на стол. После чего он наконец-то поднял глаза, довольно растерянно глядя на то, как она подписывает счёт, приплюсовывая в него чаевые (мелочь закончилась), таким взглядом, словно она была неодушевленным предметом.
– Dites, s’il vous plaît, si je peux vous être utile, Madame, je suis toujours à votre service, – произнес он явно дежурную фразу, почему-то, однако, слегка покраснев (видимо, наконец-то одушевил).
«Нет, полезен он быть никак не мог. Более того, он был явно непригоден для любых отношений. Кроме того, неравенство наше было столь очевидным, что я даже не решаюсь заглянуть в ту социальную пропасть, в которой он находится, а жаль, было бы очень кстати, ибо вот уже пять месяцев, как я не чувствовала захватывающе-упоительного ощущения слияния с мужчиной», – так, на удивление самой себе, думала она, медленно пережёвывая свой завтрак в превосходном минисьюте гостиницы MontreuxPalace.
Сейчас, сидя в своем суперсоблазнительном, но никого не интересующем пеньюаре, после ухода очередного потенциального любовника, она всё больнее переживала своё одиночество.
Солнце упорно пыталось прорваться сквозь плотные гардины, но она не пускала его. В этом царственном полумраке так хорошо мечталось.
«Милая моему сердцу, нежная, тихая, ненавязчивая, дорогая аристократическая простота. Как же я мечтала о тебе, сжавшись в тесной ванной вонючей трущобы, в некоторых странах именуемой отдельной квартирой. Как хотелось мне всё это увидеть, потрогать, ощутить, слиться с этим хоть разочек, хоть на какой-то миг! Но я понимала, что мечты эти нереальны…
А теперь я выглядываю в окно. За окном тихо и весенне. Поют какие-то крылатые, величаво стоят белые строения с колоннами и балконами, окружённые очень причёсанной зеленью, а дальше бирюзово манит Женевское озеро, отражая на своей глади суровые седоглавые Альпы. Над озером кружат чайки, возмущенно мяукая, ну чем не благодать, а из окна дорогого отеля смотрит уже не Ленка Иванова, моя первая ипостать, а совсем другой человек, благородная и богатая Элена фон Штольц, моё швейцарское воплощение».
Так думала она, начиная этот яркий и прекрасный день в одной из лучших гостиниц, одного из прекраснейших городов, одной из лучших стран мира, всё равно чувствуя, несмотря на эти обстоятельства, своё одиночество и невостребованность.
Всё это было странно и необъяснимо. Она и сама не понимала своих возможностей, не видела их пределов.
Однажды ещё неоперившаяся Ленка, начавшая наполняться весенними соками и тоской по чему-то неизведанному, ночью выползла из своей конуры, решив слиться с природой. Пройдя сквозь строй домов-близнецов – тонких изысканий советской архитектуры – она вышла в парк, где её ждали река, луна и много-много звёзд – пейзаж естественный, окрыляющий душу.
Эта земно-небесная полифония растрогала девушку, разбудила в её подсознании какие-то неведомые механизмы. Удивительное чувство благодати испытала она, пристально глядя на звёзды. Потом, сама не понимая почему, ласково прижалась всем телом к мощному дереву, растущему неподалёку. Тайные соки земли словно заструились по её венам вместо крови. Ей начало казаться, что звёзды закружились вдруг вокруг её головы, как вокруг центра мироздания, и стоит только протянуть руку, как они посыплются туда золотым песком. Но это ей только казалось, как и казалось ей, что у неё выросли, нет, не крылья, это слишком просто, у нее выросли особые органы, явно нечеловеческие. Эти органы были неощутимые, лёгкие, они не давали о себе знать ни теплом, ни болью, однако у них было предназначение: они служили для подъёма.
