Я уже несколько дней, недель, а может быть, и лет нахожусь в этой квадратной белой комнате. Здесь нет ничего лишнего. Узкая, длинная кровать – не жесткая и не слишком мягкая. Утром – или в то в время, когда я просыпаюсь – я чувствую, что хорошо выспался. Напротив кровати в самом углу стоит маленький белый стол со стопкой бумаг и разноцветными карандашами в черном пластиковом стаканчике.
В стене между кроватью и столом, очень высоко – я еле дотягиваюсь до проема средним пальцем – небольшое квадратное окно. Оттуда всегда льется мягкий белый свет. Если встать на стол и заглянуть в окно, там не будет ничего, кроме этого света. Если смотреть на свет слишком долго, он распадается на размытую радугу.
Справа от двери – унитаз кремового цвета, а слева – керамический поддон, над которым нависает прозрачная шторка и перевернутая воронка душа. Моюсь я раз в семь дней, вернее, после того, как на специальном листке появляется очередной забор из семи кривых палочек, которые фиксируют моменты моего пробуждения. А сплю я часто, может быть, через каждые четыре часа. Когда листок заполняется, он исчезает, и я начинаю рисовать новый календарь.
Я вывожу узоры на бумаге, рука сама ведет карандаш, и я никогда не знаю, к чему приведет движение руки. Обычно, все начинается с какой-нибудь простой геометрической фигуры – круга, квадрата или трапеции. Постепенно вокруг нее появляются параллельные линии, они множатся как нефтяные разводы, и, в конце концов, получается новая обтекаемая фигура, у которой нет названия. Она ни на что не похожа – где-то рука дрогнула, и в разводах образовалась впадина, где-то слегка отклонилась, и выросла шишка. Названия я придумываю сам. Я даю волю языку. Как в детстве он пытается обжиться во рту, найти удобное положение и выдать звуки, наиболее подходящие конкретной фигуре. Поктел, миклауст, заглин, виртол, – вот то, что я запомнил из тех тысяч названий, которые пришлось дать разным фигурам.
Когда мне надоедает рисовать фигуры, я начинаю чертить план будущего дома. Поначалу это небольшие, метра три на четыре, хижины, напоминающие это белое жилище, в котором я оказался. Потом пространство удлиняется и расширяется. Появляются дополнительные ванные комнаты, спальни, кабинеты, кладовки, этажи и хозяйственные постройки. Особенно мне нравится рисовать фасады по окончании планировки. Внутреннее устройство дома диктует пропорции внешнего вида. В стенах могут выдаваться наружу эркеры, балкончики, лоджии и веранды, или стены могут оставаться ровными, образуя нагромождения и взаимопроникновения кубов, создающих строгие сочетания углов и ниш. Иногда хочется внедриться глубоко в землю, и тогда на поверхности как верхушка айсберга остается только один этаж, а под землей выстраивается сеть жилых комнатушек, хозяйственных и продуктовых складов. Жизнь под землей предполагает жизнь автономную. Кстати, и первый этаж такого дома я маскирую под одинокий холм, стоящий на опушке леса.
После планировки дома я могу полежать на кровати или поесть. Еда появляется через квадратное окошко в тяжелой железной двери. Дверца распахивается, и в окошке появляется плоский металлический язык, на который ставится поднос с едой. Как только я забираю поднос, дверца тут же захлопывается. После одной попытки заглянуть в окошко, когда язык чуть не прищемил мне нос, я уже и не думаю проявлять любопытство.
Поднос разделен на пять небольших отсеков, в которых находится еда – овсяная или манная каша, клубничные джем или мед, сливочное масло, хлеб, апельсин, картофельный суп или окрошка или борщ, свиная отбивная, куриная ножка, фасоль, картофельное пюре или картофель-фри, салат оливе или мясной или квашеная капуста. Из напитков – бутылочка воды, зеленый чай или апельсиновый сок.
