Это не научный труд, это повествование, которое сопровождается размышлениями одного конкретного человека – повествователя, который призывает и читателей поразмышлять.
Повествование начну с себя. В студенческие годы отец рассказывал мне про родителей, родственников и про родословную. Я все это слушал, но проявлял к этому интерес только сиюминутный.
Помню, на первом курсе учебы в институте едем в Харькове по Пушкинской в трамвае на задней площадке с таким же балбесом, как я, и громко, чтобы и другие слышали наши умные речи, рассуждаем о том, что все, что было до конкретного человека – это не его заслуга. О том, что будет после него, – он не узнает. Человек существует от рождения до смерти. Ни до, ни после нет этого человека. Похоронные ритуалы, могилы это все пережитки дикости. Надо заботиться о живом, а уж когда умер, то труп надо или сжечь, или закопать в месте отведенном, как свалка для трупов.
Отца я слушал внимательно, мне чрезвычайно интересно было что-то узнать о предках, но мои воззрения не изменялись. И только сейчас моя мировоззренческая позиция немного изменилась – я понял, что о прошлом человеку полезно помнить, и хорошо бы знать хотя бы одну могилу далекого предка, и чем древнее, тем интереснее. Да и прощание со скончавшимся и поминки имеют глубокий смысл на данном этапе человеческих воззрений в осмысливании своей собственной жизни.
Однако была и другая причина моего нежелания что-то из прошлого запоминать, потому что в начальный период Великого Эксперимента отношение к человеку во многом определялось его классовым происхождением. Отец моей жены – ветеран футбола рассказывает, что в краевой спартакиаде 1931-го года аннулировали победу одной из команд только потому, что команда состояла в основном из служащих, а физическую культуру надо прививать рабочим и крестьянам. Команду расформировали за то, что «при формировании команды «не соблюдали Классового!!! Подхода».
Официально в анкетах я писал, что моя мама, когда мне было 2—3 года, разошлась с отцом и я о нем ничего не знаю. По рассказам матери я только знаю, что он был крестьянином, а вот мама, мол, была дочерью слесаря. Анкеты я начал писать с 44-го года, когда поступал в техникум. Прошлое было таково, что его надо было скрывать.
Это прошлое надо было вытравить из памяти потомков, чтобы они с чистой совестью могли писать, что они из благородной среды рабочих и крестьян. Потому что мне самому каждый раз, заполняя очередную анкету при допуске к очередной страшно секретной работе, а продолжалось это до выхода на пенсию, было неприятно писать неправду о том, что об отце я ничего не знаю и, что дедушка был до революции слесарем.
Не боязнь того, что мне не поверят (проверялась идентичность написания предыдущих и последующих анкет), а неловкость от писания неправды стране, искренним патриотом которой я был. Чтобы не запутаться, один экземпляр анкеты я сохранил. Из-за необходимости говорить неправду, я не вступил в партию. Потому что одно дело писать неправду какому-то ведомству и совсем другое дело – говорить неправду, смотря в глаза товарищей.
Мама об отцовской родне или не знала, или не помнила, или не хотела говорить. О своем происхождении тоже ничего не говорила. Еще живущие ее сестры и брат о прошлом предпочитали молчать, помня о том, что родословная могла, в недалеком прошлом, быть причиной больших неприятностей.
Может быть, они мудрее нас, но я решил все, что узнал или помню, оставить потомкам. Лежа перед засыпанием у папы, во время моих приездов к нему в студенческие годы и позже, я слушал его рассказы, а позже дополнил своим восприятием мира.
