Безызвестна, сын гостиный, Божья воля!..
Старинная песня
День затворил свои врата. Ночь владела землей, боги в небесах почивали крепким сном. Месяц ясным, чистым взором глядел на спящий мир. И восходила в вышину звезда Зверяница, венчая самую глухую, темную пору.
Все спали.
Только Лаюн медленно, тяжело бродил своей тропой. Изредка он взглядывал на небо и думал, что оба они с месяцем – стражи ночного покоя!..
Дойдя до избы старого Баюныча, Лаюн круто поворачивал, и ему становилось видно жертвище Подаги – священный огонь, который стерегла служительница богини.
Нынче там была Меда, и Лаюн торопливо вознес молитву, чтоб неодолимый сон не смежил очи этой прекрасной и юной девы, пока не вернется на небеса Зимцерла, владычица утренней зари. Огонь могучий, словно смерть, – но при том беспомощный, будто едва народившееся дитятко. Если угаснет пламень в жертвище, как добыть его снова? Разве людям сравняться с богами, дарующими небеснорожденный огонь? Трудно, ох трудно иссекать его из сухих древ, тот живой огонь… Горе деве, не уследившей пламень в жертвище Подаги! На памяти Лаюна такая беда ни разу не случалась, но старый Баюныч как-то поведал, что древле, когда у богов еще были иные имена, случилось, что дева проспала смерть священного огня. И долго еще немилость небес преследовала невров…
Так не спи же, не спи, Меда! Поднимается буря, несет она громовые тучи, до краев налитые дождем, – стереги огонь!
Вот дуновение коснулось лица… пусть это будет легкий ветер Догода, успел еще подумать Лаюн, но нет! – бурный, свирепый Позвизд пронёсся меж облак и грянулся оземь.
Огонь костерка испуганно съежился и забился под-исподь угольков. Меда заслонила его ладонями и испуганно вскинула глаза.
Ох, да что ж это творится там, в царстве вихрей и молний?! Несутся с вышины три красные, полные светом блистаницы, рассеивая вокруг туман густой, огненный… Но вот остановили свой лет, закружились, сливаясь, чудилось, кто-то размахивает огромной лучиной! А потом этот круг световидный снова ринулся вниз.
Что это? Молния – небесный огонь играет? Или зверь-летуч пламень, рожденный дальними бурями? Но нет, не похоже все это на тот огонь, что даруют людям боги… Настала страсть воздушная! Гром скрежещет, и ветер, ветер все клонит долу!
Меда в ужасе зажмурилась, всем телом ощущая, что земля гулом гудит, словно это сама ночь стонет, а Обимур-река ходуном ходит, будто на дне ее ворочается огромная, чудовищная сила. Вновь она отверзла трепещущие веки… и на миг почудилось, что в сердцевине горящего пятна, стремительно летящего к земле, она различает темный очерк человеческого тела!
И в сей же миг пламень достиг вершин леса. Озарил их, подобно заходящему солнцу, – и скрылся. Еще одна, последняя вспышка – и непроглядная тьма воцарилась и на небесах, затянутых потревоженными тучами, и на земле, где умер от страха священный огонь Подаги.
* * *
А он уж не сомневался, что все – конец, конец! Летел стремглав по черному коридору, но то не был тоннель перехода, нет… глухо, черно… а впереди маячило светлое пятно – последнее видение Ирия! Сердце сжималось, сжималось – вроде бы радоваться надо, что возвращается домой, но он знал: это не может быть Ирием, это что-то иное, запредельное, за гранью бытия… бездна. И еще осознавал в этом предсмертном отчаянии, что не действуют маяки, не принимают! Всё!.. И вдруг стены словно бы раздвинулись, разжались, выпустили на волю сердце, дали вздохнуть.
Темнота не разошлась, однако это была уже другая темнота, своя, привычная: темнота рубки «Инда», рассеянная лишь слабыми огоньками пульта, и Север понял, что достиг желаемого.
Удалось. Вслепую, но удалось. Неужели?..
