Глава первая. Как разглядеть знак судьбы
Когда я сказал, что хочу стать пиратом, родители мои огорчились до крайности. Мама даже немного всплакнула. Отец же пригласил меня в кабинет, запер дверь на ключ, вытащил из брюк ремень – был он слегка полноват, а потому, если предстояло долго сидеть, предпочитал от ремня избавиться – и прочитал трёхчасовую лекцию о том, что пиратство – не лучшая карьерная стратегия для обдумывающего житьё тринадцатилетнего юноши. Он говорил, что в семье Фаулзов пиратов отродясь не было. Приводил в пример прадедушку Готлиба, добродетельного и благовоспитанного джентльмена, всю жизнь трудившегося библиотекарем. Дедушку Джейкоба, добродетельного и благовоспитанного джентльмена, всю жизнь трудившегося библиотекарем. Дядюшку Эдварда, добродетельного и… В общем, родственников у нас было много и все они – не исключая папу – посвятили свои полные добродетели жизни библиотечному делу. Предполагалось, что иного выхода, кроме как пойти по их стопам, у меня нет и быть не может. Осыпав напоследок грудой нравоучительных цитат из Вергилия, Овидия и Гомера, отец счёл меня достаточно вразумлённым и наставленным на путь истинный.
Славными людьми они были, мои родители. Ныне, сквозь предзакатный туман прожитых лет, я вижу это гораздо лучше. С лёгким сердцем прощаю им тот единственный недостаток, которым теперь обладаю и сам. Изъян, что рано или поздно – поначалу медленно и незаметно, а затем с каждым годом всё быстрее и быстрее – закрадывается в душу всякого человеческого существа.
Они были взрослыми. Они уже разучились понимать.
Не слышали, как по ночам, когда в доме всё стихло и отблеск свечи пляшет по страницам книги, звенит клинок о клинок. Не видели, как вдруг расправляется и наполняется ветром парус бумажного листа. Не чувствовали сладкой дрожи в сжимающих переплёт руках, когда остриё лопаты, преодолев последние дюймы рыхлой земли, утыкается в крышку сундука…
В силах ли я был им это объяснить? В силах ли был найти те слова, что обращают ход времени вспять и заставляют вновь поверить в реальность сотканного из них мира?.. Не думаю, что и сегодня на такое способен. Тогда же о столь высоких материях не помышлял и вовсе. Да и зачем? Ведь у меня была та, что умела слушать и слышать. Та, кому мог я без опасения доверить свою мечту.
Долгими часами лежали мы рядом на крыше дровяного сарая, разглядывая проплывающие над головой эскадры облаков.
– …а потом я приеду обратно на трёхмачтовом фрегате под чёрными парусами. Я тогда уже буду настоящим взаправдашним пиратом, одноногим, одноруким и одноглазым. И скажу: «Йо-хо-хо, Дженни, я вернулся!»
– Во-первых, – отвечала она, – отсюда до ближайшего моря двадцать дней пути. А в наш ручей фрегат не пролезет при всём желании. Во-вторых, можно ты будешь пусть и настоящим, но симметричным пиратом? И говорить будешь не «йо-хо-хо», а «Дженни, я тебя…»
– Что?
– Нет, ничего. Забудь.
Время – никудышный офтальмолог. Взрослым прописывает очки от дальнозоркости воображения. С детьми обходится не лучше: наделяет способностью видеть манящие горизонты, но не даёт умения разглядеть то, что лежит на расстоянии вытянутой руки.
Понимать Дженни я тогда ещё не научился.
Шли годы. Теперь я частенько подменял отца в библиотеке. Предполагалось, что место его рано или поздно перейдёт мне по наследству, и, как подобает всякому достойному представителю рода Фаулзов, жизнь свою я проведу здесь, среди пыльных стеллажей. Мечта же… Мечта по-прежнему оставалась мечтой. Может статься, она потускнела, поистрепалась в житейском море. Но не забылась, о нет.
