Сталинград: дорога в никуда

Беженцы, всполошенные и подхваченные войной, ехали на подводах, нагруженных перинами, подушками, шубами, зеркалами, железными корытами и давно не чищеными самоварами, другие тащили за собой тележки с мешками, перетянутыми крест-накрест верёвками, шли с корзинами, фанерными чемоданами, обвязанными толстым шпагатом, и с узлами за спиной.

С края людского потока, подгоняемые хворостинами и уговорами хозяев, шли коровы. За ними плелись, высунув языки, исхудавшие собаки.

Навстречу одна за одной, поблескивая примкнутыми штыками, двигались колонны туда, откуда к небу тянулись лохматые, изогнутые дымы горящих деревень.

Там что-то непрерывно грохотало.

А ночью к приглушённому грохоту добавлялись вспышки и отблески пожаров.

Обгоняя беженцев, торопливо проносились повозки с ранеными. Колонна сползала в сторону, уступая им дорогу.

Проводив раненых взглядом, все поднимали головы к небу и не останавливаясь крестились, произнося вслух:

– Господи, помилуй.

Пыль, пыль висела над дорогой. Пыль проникала всюду. Пыль скрипела на зубах. Хотелось пить. Но колодцы, вычерпанные до земли, не могли напоить всех жаждущих.

– Волга всех напоит, – повторялось всякий раз у пустых колодцев.

– Волга, Волга, Волга, – передавалось из уст в уста.

Все спешили. Там, за Волгой, войны не будет, туда немца не пустят. Иначе пропадёт Россия, сгинет, растворится, рассыплется.

Вдали показались дымящие трубы заводов.

– Сталинград, Сталинград! – пронеслось по колонне. Эта новость оживила всех, вдохнула новые силы и ускорила движение. В душе каждого теплившаяся надежда ожила.

Вид труб успокоил беженцев. Они, истосковавшиеся по мирным спокойным картинкам, как завороженные смотрели на приближающийся с каждым шагом Сталинград.

А город жил, казалось, своей привычной жизнью. Трамваи, позвякивая на стрелках, сновали туда и сюда. Пешком ли, на велосипеде – все спешили: кто на работу, кто в магазин, кто на рынок, куда с раннего утра тянулись подводы с полосатыми зелёными арбузами, желтоватыми дынями, яблоками всех сортов и полными с верхом корзинами с огурцами.

И над всем витал запах воблы, свежей рогожи и волжской воды. Запах этот особый, он щекотал ноздри, пьянил, разливаясь повсюду, и манил к себе.

Но все мирные картинки не могли спрятать напряжённости, нависшей над городом.

Окна в домах заклеены крест-накрест бумажными лентами; знакомые при встрече не останавливались посудачить, а, едва кивнув, торопились по своим делам.

Висевшие на столбах, как чёрные цветки, репродукторы сообщали нерадостные вести. Наши войска отступали.

И вдруг в город хлынули потоки беженцев. Народа на улицах вдруг стало, что на первомайской демонстрации.

Шли молча друг за другом, с пыльными лицами, измученные страхом и переживаниями, повторяя как молитву: «За Волгу, за Волгу…»

Измождённые люди заполнили широкие улицы, маленькие переулки, останавливались, недолго отдыхали после длинного пути в тени деревьев и спешили на берег.

Никогда Сталинград не видел столько пришлых людей, которым уже все совершенно безразлично, всё было потеряно и разбито, в глазах – застывшие слёзы, а в душе – скорбь и боль.

Всё перепуталось в голове. Что ждало впереди – никто не знал. Скорее на переправы, к Волге. Там, на другом берегу, можно отдышаться и успокоиться.

Город встретил их настороженно.

Сталинградцы пристально вглядывались в проходящих, словно искали родных или знакомых.

А истосковавшиеся по вольному питью беженцы толпились у работавших без остановки колонок; лошади вытягивали шеи и шевелили ушами, слыша приятный звук льющейся воды.

Все растекалось по ведрам, бидонам, кружкам, стаканам. Ни одна драгоценная капля не падала на землю.