Стерегущие золото грифы

Бойся одноглазых аримаспов и стерегущих золото грифов, встреча с ними грозит тебе только смертью. […] Грифы живут в холодном краю, среди высоких гор, где снежные хлопья похожи на птичьи перья.1

Давным-давно это было. Когда люди знали, что обитают духи бок о бок с ними. Когда верил народ, что каждая гора, каждая река, каждый лес – живые и душу имеют. Когда смерти не было, и продолжал человек земной путь на пастбищах небесных, а те, кто пуще других жаждал вечной жизни, – те не уходили вовсе, засыпая во льдах в ожидании своего часа.

Давным-давно это было. Жил в сердце мира, в благословенных горах алтайских, народ. Из дальних земель пришёл он, а как называл себя и куда сгинул – про то не ведомо.

Племенами жил народ – мелкими и крупными. Правил каждым племенем свой зайсан2, а над всеми зайсанами каан3 стоял: и суд вершил, и споры разрешал, и рассорившихся мирил. За то племена дань платили каану.

Каждое племя свой промысел имело. Кто пушного зверя да маралов по богатой тайге бил. Кто коней да овец разводил на привольных и сытных пастбищах. Были и такие, кто во чрева гор дорогу отыскал и брал оттуда застывшую кровь древних алыпов4-великанов и поверженных ими чёрных врагов. Другие же укротили огонь и делали эту кровь такой, какой была она прежде: раскалённой и кипящей, текучей да бурливой. И тогда из чёрной крови явилось железо рукам на подмогу, а из редкой богатырской – золото очам на радость.

Кузнечный молот умельцев превращал золото в тончайшую фольгу. И покрывали ею людские и конские украшения из дерева, чтобы в блеске своём уподобиться солнцу. О золоте том, о сказочных кладах и поныне молва твердит. Мол, лежат в земле священных гор груды сокровищ. А что память людская – золото, про то не думают. И в земле поистине сокрыты богатства – для тех, кто хочет узнать, а то и вспомнить, как было на самом деле.

Из недр алтайских гор, из ледяных объятий, из лиственничных чертогов среди прочих пришли в наш мир двое: мужчина и женщина. Они принесли весть о канувшем в века народе. Явились поведать истории, которые помнят лишь камни на урочище Пазырык5 да о которых поёт ветер над плато Укок6. И вы послушайте.

А называть тех людей станем пазырыкцами – по месту, где в былые времена раскинулись их древние станы и где упокоились великие кааны. Видите? Вот выезжают кочевники из тайги. Женщины равны мужчинам, всадники неотделимы от скакунов. Как вихрь несутся они сквозь годы, стоит лишь представить их. Женщины в ярких одеждах, с мудрёными причёсками. Мужчины в лохматых шубах и шапках, увенчанных головками птиц. Стерегущие золото грифы.

Пещера эта – вовсе не то, чем кажется. Не зря мать строго-настрого запретила сюда забираться. Стоило ноге шестилетнего Темира7 переступить через невидимую границу мира духов, как скала под ним угрожающе задрожала, будто растревоженная рыком чудовища. Темир отскочил назад, отпружинив ногами, как лесная кошка. Вовремя. Внутри пещеры вспыхнуло зловещее красное пламя, свод резко опустился, щёлкнув клыками-сталактитами. Ожил Адыган8.

Темир опрометью кинулся к крутой тропке и кубарем скатился к подножью скалы, грохоча мелкими камнями и подняв вихрь пыли. Не оглядываясь, но спиной чувствуя дыхание великана, он ринулся в долину, хрипло дыша. Летящий навстречу ветер остужал мгновенно выступивший пот. Темир обернулся лишь раз, чтобы в ужасе увидеть, как грозный Адыган отрывает от земли огромную ступню. Рот-пещера исказился от ярости.

– Не догонишь! – нарочито весело крикнул Темир, высунув язык. – Я лёгкий! Я быстрый!

Чудовище издало рык, полный грозной ярости, и, подняв с земли приличного размера валун, швырнуло его вслед улепётывающему сорванцу. Да, пусть он и не мог состязаться с Темиром в беге, но рука его была сильна и точна. Валун со свистом описал дугу и накрыл мальчика стремительно растущей тенью. Темир ничком упал наземь, защищая голову руками и понимая, что это конец.