В этой книжке речь пойдет о поэтическом факте особого рода. Первичные сведения о стихотворении Тютчева «Огнем свободы пламенея…» (далее ОСП), которое предположительно датируется 1820 годом, сводятся к набору неутешительных констатаций. Автограф и авторизованные копии давно утрачены или вообще не существовали; текст, не предназначавшийся для распространения вне узкого семейно-дружественного круга, скорее всего, был записан одним из близких юного стихотворца и не может считаться стабильным. Более того, мы вправе полагать, что автор и не имел намерения завершить его отделку, а позднее вообще вытеснил из памяти некогда продиктованные стихи.
Современные списки ОСП не отложились ни в так называемой Тетради Алексея Шереметева (кузена Тютчева) – рукописном сборнике русской поэзии, который составлялся в 1820-х годах (ПД. Ф. 244. Оп. 8. № 38; см.: Томашевский, Тынянов 1923: 40–47; Пушкин 1999–2019 I: 527–5281[1]), ни в коллекциях тютчевских текстов, собранных Семеном Раичем (Амфитеатровым) и Иваном Гагариным в середине 1830-х годов (см.: Николаев 1989: 513–526), ни в семейном архиве (РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. № 54, 57). Что же касается двух более поздних списков (один из них под заглавием «К оде Пушкина на Вольность»), послуживших источниками для разнокачественных публикаций начиная с середины XIX века, то их местонахождение в настоящий момент неизвестно.
Вместе с тем нет основания для атетезы или переноса ОСП в раздел Dubia – совокупность косвенных данных с достаточной определенностью свидетельствует об авторстве Тютчева.
Предмет нашего интереса нуждается в кратком пояснении. ОСП, знаменующее разрыв с поэтической школой Московского университета, – самый ранний опыт Тютчева в области политической лирики, который ориентирован на вошедший в моду жанр дружески-полемического послания (хотя, как уже сказано, автор отнюдь не рассчитывал на коммуникативный эффект). Отсюда – интенсивное усвоение новой топики, что подразумевало сознательное или бессознательное амальгамирование устойчивых формул, выработанных так называемой гражданской поэзией. Для уяснения специфических особенностей этой пробы пера семнадцатилетнего поэта необходима реконструкция сплетки контекстов – идеологического, литературного и биографического (в последнем случае, за отсутствием фактических данных, неизбежен заход в область гипотез). Кроме того (last but not least), именно ОСП стало начальным звеном долгой, прерывистой и по сей день остающейся затемненной истории литературных отношений Тютчева и Пушкина.
Занимающий периферийное место в тютчевском корпусе, этот текст не входит в категорию перечитываемых. Предупреждение знаменитого филолога: «…нас не должны смущать ‹…› холодные и вялые слова, написанные ‹…› по поводу „Вольности“ Пушкина» (Берковский 1962: 20–21) – примечательно не отрицательной оценкой как таковой, но подбором характеристик, которые как раз наименее подходят к данному случаю. В этой связи не удивительно, что ОСП только однажды стало объектом научного комментария (причем предназначенного англоязычной аудитории; см.: Liberman 1993: 141–142); в литературе же о Тютчеве лишь оттачиваются определения «идейной позиции» начинающего поэта: умеренный либерал (Бухштаб 1957: 14–15; Gregg 1965: 113), адепт просвещенной монархии (Пигарев 1962: 28; Горелов 1976: 25; Dewey 2010: 45), идеолог «монархического либерализма» (Орлов О. 1981: 17), «сторонник самодержавного принципа управления Россией» (Соловей 2006: 230). В единственной работе, где политическая лирика Тютчева подвергнута подробному обследованию, ОСП бегло упомянуто в непосредственной связи с «[п]рограммным для Тютчева ‹…› желанием
