Я наблюдаю за резвящимися детьми из-под полуопущенных ресниц, а внутри грудины, глубоко под рёбрами, ворочается саблезубый бобёр, и точит зубы о мой позвоночник. Я чувствую, что скоро он справится, справится, и, наконец, перегрызёт его пополам, и я упаду на землю, и буду корчиться от боли и отчаяния, до тех пор, пока не сгину. Чувствую – но не в силах ничего изменить.
Я отчаянно, почти болезненно желаю оттолкнуть собственное одиночество, почувствовать себя частью коллектива… Но я не могу. Просто не могу. И дело даже не в стеснительности, за которую меня вечно укоряет отец. Нет, дело в том, что я не в праве, не в праве этого делать. Это ощущение живёт внутри меня, оно чёткое, ясное, очевидное. Этот факт будто начертан красивыми вензелями на моём лице, на груди и лопатках, на каждом сантиметре тела: Ингрис Роберт не вправе играть рядом с другими детьми, не вправе даже мечтать попроситься в их компанию, он не такой как все, к нему не может, и не должно быть снисхождений.
Я не такой как они. Я мыслю иначе, веду себя по-другому, чувствую всё слишком остро, вдохновляюсь другими вещами, потаёнными и неочевидными. Внутри меня живёт что-то странное, большое. И это нельзя скрыть. Конечно, я много раз пробовал применить очевидную тактику под названием «притворись нормальным», пытался вести себя точно так, как другие. Но, должно быть, я напрочь лишён актёрских способностей. А может, просто моя ненормальность не перекрывается никаким притворством.
Щека изнутри вся искусана, и, жалея себя, я дотрагиваюсь до неё языком, в четырёхсотый раз обещаю себе быть осторожнее – но знаю, что лгу. Через пару минут случится что-нибудь неприятное, я забудусь, снова прикушу её, и хорошо, если не до крови. Пусть будет больно, это ничего, к боли я привык. Но меня раздражает появляющийся во рту болезненный бугорок, который снова и снова задеваешь зубами, тем самым усугубляя ситуацию до крайности.
– Ингрис, – кричит мне младшая из девочек, отфыркиваясь от просоленной воды и пытаясь сдвинуть прилипшую ко лбу чёлку, – Ингрис, а ты почему не плаваешь?
Я с шумом вдыхаю, словно пытаюсь унюхать, почувствовать, не задумала ли она чего, не подговорили ли её другие ребята, чтобы провернуть какую-нибудь унизительную шутку. Интуиция кричит мне, чтобы я одумался и не реагировал, так как это может быть опасно. Но внутри меня есть желание – желание быть рядом с людьми, и это желание заглушает всё. Я прищуриваюсь, присматриваюсь, чтобы определить, как реагируют на её вопрос остальные дети, и вижу, что на их лицах не появляется язвительных или издевательских ухмылок, да и вообще, они, как кидали друг другу летающий диск, так и продолжают кидать. Кажется, это хороший знак.
– Иди сюда, если хочешь, – продолжает малышка, и шлёпает раскрытой ладонью по воде, словно пытаясь показать, как там у них мокро и весело.
Её довод срабатывает безотказно. Меня тянет вперёд, наперекор страхам и неуверенности. Логика отключается, сменяясь отчаянной надеждой. А вдруг повезёт, и я смогу присоединиться, и хоть на пару минут почувствовать себя свободным, счастливым, и обыкновенным?
Я поднимаюсь на ноги и слегка пошатываюсь: коленки совсем онемели от долгого пребывания в одном положении. Нужно относиться к себе более бережно, иначе вскоре придётся отменить приём витаминов, которые поддерживают костный и мышечный корсет, и решиться на операцию по замене коленных чашечек, да и других суставов. Вообще-то, у нас многие так делают, только не в тринадцатилетнем возрасте, а в двадцатилетнем. Гравитация на Диске до сих пор превышает норму, оптимальную для организма. Логично, что хрупкие человеческие кости из-за этого быстро изнашиваются. Пока Магистры научились избавлять людей от следствия, а не от причины, и просто заменяют им суставы, а в самых сложных случаях, при грыжах позвоночника, заменяют даже позвонки, умудряясь не повредить двигательную функцию.