Самохин отпустил Мирославу и Фроста только на рассвете. Отпустить отпустил, но взял обещание, что никто из них не будет покидать Горисветово без его ведома. А в Свечную башню их больше не пустили. Мирослава порывалась вслед за Самохиным подняться на смотровую площадку, но он отмахнулся от нее, как от малого ребенка.
– Лестница в аварийном состоянии, Мирослава Сергеевна. Хватит мне и одного трупа.
Получилось резко, даже грубо, но она понимала, что это не со зла, что это такое весьма специфическое проявление заботы, поэтому не стала ни настаивать, ни обижаться.
Они с Фростом молча брели по утопающей в тумане парковой дорожке. Наверное, им нужно было поговорить, обсудить все, что с ними случилось. И этой ночью, и тринадцать лет назад. Но у Мирославы не хватило силы духа, начать этот разговор. Да и что она могла сказать, если воспоминания ее до сих пор обрывочны, а чувства обострены до предела?! И этими своими обостренными чувствами она понимала, что Фрост злится. Может быть злится, а может обижен. И это она – причина его злости и обиды. Может быть, не она нынешняя, но вполне возможно, она прежняя. Ее хватило только на один невинный вопрос:
– Ты уедешь к себе?
Он ответил не сразу. Наверное, даже не расслышал того, что она сказала. Мирослава уже решила, что не станет переспрашивать, когда Фрост заговорил:
– Я пока останусь в Горисветово. У меня здесь есть апартаменты.
– Апартаменты?..
– Комната в административном крыле. Мы с тобой соседи, Мирослава. Почти как тринадцать лет назад.
Тринадцать лет назад? Это было странно и мало походило на правду. Тринадцать лет назад была жива ее бабуля. Тринадцать лет назад она ночевала дома. Она – дома, а он – где? Как вообще он оказался в Горисветово тем летом? Это был безопасный вопрос, и она спросила.
– Откуда ты, Фрост? – Не повернулся язык назвать его Артемом. Может быть потому, что она всего лишь догадалась, кто он такой. Догадалась, но не вспомнила. – Как ты попал в лагерь? Вот что я имею в виду.
Он точно не был деревенским. Деревенских она знала. Галу, например. А от Артёма Морозова не осталось следа ни в ее памяти, ни в ее жизни.
– Из Перми. – Он усмехнулся какой-то горькой усмешкой. – У родителей тут поблизости была дача.
Мирослава знала этот дачный поселок. Именно там пару лет назад построил свой загородный дом Всеволод Мстиславович. Хорошее место, считай, элитное.
– Это было наше первое лето за городом. Я вообще-то не планировал никакого лагеря, но получилось так, что мой пермский преподаватель музыки узнал про Горисветово и составил мне протекцию. Собственно, это он уговорил Исаака Моисеевича позаниматься со мной. Вот так удачно все получилось.
Да уж, удачнее не придумаешь.
– Если ты жил с родителями на даче, то как ты мог быть моим соседом?
Спросить нужно было не это, спросить нужно было о том, что стало с его мечтой, но Мирослава не решилась. Или в глубине души уже сама все поняла про мечту? Это место убивало не только людей. Это место убивало еще и надежды. А он, прежде чем ответить, посмотрел на нее долгим недоуменным взглядом, словно она спросила что-то глупое.
– Нас с тобой оставили в лагере на одну ночь, Мира, – наконец сказал он.
– Какую ночь?..
– Ту ночь, когда мы с тобой нашли в башне Леху, – сказал он и ускорил шаг, давая понять, что разговор окончен.
Разговор окончен, вот только она ничего не поняла. Или, вернее сказать, не вспомнила…
– Один вопрос! – Не из тех она, кто сдается так просто. – Фрост?..
Он обернулся, посмотрел на нее в упор равнодушным, ничего не выражающим взглядом.
– Что было потом?
– Ты в самом деле не помнишь, Мира? – Взгляд его сделался сначала изумленным, а потом растерянным.
– Я не помню почти ничего, – отчеканила она. – Я не помню, но мне важно знать, что случилось потом.
