Та, что стала Солнцем

Деревня Чжонли распласталась под солнцем, подобно отчаявшемуся псу, потерявшему надежду найти тень. Вокруг не было ничего, кроме голой желтой земли, трещины на которой образовали узор, как на панцире черепахи, и запаха горячей пыли, похожего на запах высохших костей. Шел четвертый год засухи. Крестьяне знали причину своих страданий и посылали проклятия своему императору-варвару в далекой столице на севере. Как любые две похожие вещи, соединенные нитью «ни», из-за которой действия одной влияют на другую даже на расстоянии, так и достоинства императора определяют судьбу подвластной ему страны. Владычество достойного правителя вознаграждается хорошими урожаями, а недостойный получает в наказание наводнения, засухи и болезни. Нынешний правитель империи Великая Юань был не только императором, но и Великим Ханом; он был десятым потомком монгольского завоевателя Хубилая-хана, победившего последнего представителя местной династии семьдесят лет назад. Одиннадцать лет он держал в своих руках божественный свет Небесного мандата[2], и уже выросли одиннадцатилетние дети, никогда не знавшие ничего, кроме катастрофы.

Вторая дочь семьи Чжу, которой в тот иссушенный жарой год Петуха исполнилось десять лет, думала о еде, шагая следом за деревенскими мальчишками к полю покойного соседа. Широкий лоб и полное отсутствие той пухлости, которая придает детям очарование, делали ее похожей на угловатую коричневую саранчу. И, подобно насекомому, девочка постоянно думала о еде. Однако, поскольку она выросла на однообразной крестьянской диете и лишь смутно подозревала о существовании чего-то лучшего, ее воображение ограничивалось количественными рамками. Сейчас ее мысли занимала чашка просяной каши. Она мысленно уже наполнила ее до самых краев дрожащей под пленкой густой жидкостью, готовой перелиться через край, и на ходу со сладострастной тревогой представляла себе, как зачерпнет первую ложку так, чтобы не пролить ни капли. Сверху (но тогда каша может выплеснуться через край) или сбоку (верная катастрофа), твердой рукой или осторожным прикосновением? Она так погрузилась в свою воображаемую трапезу, что едва обратила внимание на скрип лопаты могильщика, когда проходила мимо.

На поле девочка направилась прямо к шеренге обрубков вязов на его дальней границе. Когда-то эти вязы были красивыми, но девочка вспоминала их без ностальгии. После третьего неурожайного года крестьяне обнаружили, что эти прекрасные вязы можно пустить на убой и съесть, как и любое живое существо. Вот что стоит помнить, подумала девочка. Тускло-коричневую вязкую массу из корней, вскипяченных шесть раз, которая вызывала легкую тошноту и сводила щеки изнутри напоминанием о еде. Или еще лучше: муку из коры, смешанную с водой и рубленой соломой, и лепешки из нее, приготовленные на слабом огне. Но теперь у вязов давно уже не осталось съедобных частей, и единственное, чем они интересовали деревенских детей, было то, что они служили кровом для мышей, кузнечиков и других подобных лакомств.

В какой-то момент, хоть девочка и не помнила точно в какой, она осталась единственной девочкой в деревне. Знать это было неприятно, и она предпочитала об этом не думать. Не было необходимости об этом думать, она точно знала, что произошло. Если в семье есть сын и дочь и два кусочка еды, кто станет тратить один кусочек на дочь? Возможно, только в том случае, если дочь особенно полезна. Девочка понимала, что она не полезнее тех, умерших. И к тому же уродливее, чем они. Она сжала зубы и присела рядом с первым пнем вяза. Единственным ее отличием от них было то, что она научилась сама ловить для себя еду. Эта разница казалась такой незначительной по сравнению с такой диаметрально противоположной судьбой.