Что же сегодня за утро такое? Почему так обострились одиночество, тревожность? Может, у детей какие-то проблемы? Звонить не стала. Зачем лишний раз беспокоить. Приедут, сами расскажут. Хорошо хоть внуки делятся со мной своими переживаниями, радостью, успехами. Они счастливы, и мне прекрасно. Отдыхаю душой, умиротворяюсь. Дети все устроены. Ради этого приходилось кроме основной работы подрабатывать: шить, и подменной в почтовом отделении служить. Спать всегда хотелось до онемения. Выдержала.
В 75 лет – отдых и хобби. А детки, слава Богу, окончили университеты, институты. Работой довольны. У них и своя ребятня подрастает.
А только у старшей дочери Ольги, нет детей. С мужем живут ладненько, в согласии, доброте и понимании. По сорок лет уже, а детей нет.
Оля, в детстве была молчаливая. В разговоры-рассказы не бросалась. Спросишь: «Может что болит?»
– Нет.
– Пойди, поиграй. К подругам сходи.
– Не хочу.
Да и подруг близких не было. А с мальчишками вообще отказывалась разговаривать. И только на последнем курсе Университета вышла замуж за Антона
Когда отца не стало, дети наперебой зовут к себе жить. В гостях бываю, а навсегда не могу. Укоренилась, как старое дерево, ни пересадить, ни выкорчевать. Умрет.
Да и подружки еще не все ушли в мир иной. Без них никак, это же источник памяти и оплот дружбы.
С Екатериной и в магазин, и в пенсионный сходили. Почаевничали. Обменялись поселковой информацией, и разошлись до вечерней встречи у телевизора.
А телевизор-то ни в нынешний вечер, ни через полгода так и не пришлось посмотреть.
Вспомнила, что обещала женщине из соседнего дома отдать вещи дочерей. Взобралась по лестнице к антресоли, чтобы снять картонные коробки с одеждой. Передвигая их, услышала, как что-то упало. Это была коробка от детских сандалий. Открыв, увидела толстый, узкий блокнот – дневник Оли, о существовании которого не только не знала, но и предположить не могла, что кто-то из моих детей ведет дневник.
Не знала до этого дня, не знать бы о нем до конца дней моих. Его содержание было шокирующим!!!
Сказать, что я онемела, значить ничего не сказать. У меня каждый атом каждой клеточки организма прекратил движение. Бренное мое тело не двигалось, не мыслило, не существовало. Буквы сливались, строчки расползались, портрет молодого мужчины, нарисованный Олей, виделся в тумане. Все, о чем читала до и после этой страницы, в один миг стерлось из памяти. Извилины мозга распрямились и остались без информации. Только одна закрутилась в жесткую, болезненную, раскаленную спираль, превратив мою голову в расплавленную вулканическую магму. Словесное эхо стучало в виски:
«Мама, сегодня меня не станет. Я не могу больше жить, дышать, ходить. Я просто не могу видеть людей, слышать их голоса, видеть улыбки, чье то счастье. Мамочка, родная, меня изнасиловал мужчина. Купив хлеб, шла мимо соседнего дома. На скамейке сидел мужчина. Было еще светло, и я, не боясь, прошла мимо. Вдруг почувствовала удар по голове, кто-то закрыл рот рукой и потащил в подвал. Пыталась вырваться, кричать, но он пьяный с вытаращенными глазами шипел мне: «Замолчи, а то убью». И натягивал мне на голову платье. Вероятно, потеряла сознание, потому что дальше ничего не помню. Ощутила боль, холод, ног и рук не чувствовала, будто это не я. В подвале сыро, грязно, мерзко. И на сердце также мерзко, только во стократ гаже. В подвале темно, на улице немного светлее. Дома никто не заметил, в какое время я пришла домой потому, что сразу же направилась в ванную. Я страдала, но никто этого не видел. По ночам плакала, но никто не слышал и не догадывался, почему плачу и где мое новое платье. А его, изорванное и грязное, пришлось выбросить. Сердце сжалось в комочек, а душа (я теперь знаю где она) так болела, что сил не было противостоять ей. Меня только спросили:
