- Хватит вылеживаться, чай не королевишна! – истошный вопль
ворвался в мой сон.
Неужели я уснула в подсобке для официантов и забыла отнести
заказ за столик тех мажоров. За такую оплошность меня Дава с работы
живо выпрет. И так терпит только за то, что могу пахать по две
полные смены подряд. А еще не гнушаюсь и посудомойке помочь, если
та зашивается, и поварам подсобить. Ну а куда мне деваться? Мне уже
тридцать пять. Как говорит Дава, уже давно в тираж вышла. На мое
место за порогом нашего кабака не одна юная студенточка найдется.
Потому приходится пахать, да рот на замке держать.
- Вставай, все голодные, а ты и в ус не дуешь!
Не припомню, чтобы у нашего администратора был такой
отвратительный голос. Да и разговаривает она с персоналом гораздо
вежливее.
Прогнав остатки сна, вскакиваю на ноги и тут же бьюсь затылком
об потолок. Темно-то как. Может, свет вырубили? С утра объявляли
штормовое предупреждение. Но с чего в нашей подсобке потолки такие
низкие?
Почесывая шишку, иду к дверному проему, в котором покачивается
полная фигура.
Стоит мне подойти к двери, как в меня вцепляются сильные руки и
снова над ухом раздается визг:
- Семья не кормлена, хозяйство не доено, муж не обслужен. А она
и рада-радешенька. Спит себе спокойно.
Наконец разлепив глаза, я вижу хозяйку противного голоса.
Толстая тетка с засаленными волосами, закрученными в замысловатый
кандибобер. В слишком глубоком декольте платья «а-ля постановка
ТЮЗа» как желе колыхается пышная грудь, забавно подпрыгивая в такт
взвизгиваниям толстой дамы.
- Дармоедка, где наш завтрак! Скоро обед, а у нас еще во рту ни
кусочка хлеба не было, - новый вопль
- Да не визжите вы так! – прикладываю руку к гудящей голове.
Пальцы путаются в слипшихся волосах. Место, которого они касаются,
нестерпимо болит.
- Это кровь? – спрашиваю скорее у себя, чем у этой мерзкой
бабищи.
- А как ты хотела? Мужа не слушаешь. Свекровь ни во что не
ставишь. С золовками не ладишь. Поздно тебя воспитывать начали.
Авось и сделали бы из тебя человека!
- Ма-а-ам! Где чай с булочками?
В комнате появляется еще одно действующее лицо этого странного
спектакля. Девушка с таким же кандибобером, но поменьше, тонкая как
жердь, без декольте и того, что в нем должно колыхаться.
- Гоню ее на кухню, милая. Скоро все будет, - сюсюкает
толстуха.
- Зачем ты ее вчера заперла? Уже бы давно поели!
- Заперла за дело! – рявкает мать. – А она могла бы и
повиниться! Чего не умоляла, чтобы мы тебя выпустили? – она
обращает на меня злобные глазки.
А у меня впечатление, что в дешевой театральной постановке
участвую. Что пока я спала и меня обрядили в длинное платье,
запихнули в декорации, а сценарий дать забыли.
- Я вас впервые вижу, - бормочу я, пробираясь вдоль стеночки
подальше от этих сумасшедших. – Мне еще Даву искать. А вам
приятного завтрака!
- Какого еще Даву? – визжит толстуха. – Ты моему сыночку рога с
кем-то наставляешь? Мой бедный мальчик! Мой несчастный Гастон!
Привел в дом змеюку подколодную! Которая даже понести не может.
Никчемная тварь! И руки не из того места растут, и между ног все
негодное.
А вот это она зря сказала. Я-то с мужем потому и развелась, что
он ребенка хотел, а у меня не получалось. Если бы эта женщина
знала, сколько я всего перенесла, лелея мечту стать матерью, она бы
прикусила свой поганый язык.
Размахиваюсь и со всех сил влепляю пощечину этой
актрисульке.
Она взвывает не хуже пожарной сирены.
К ней подключается ее доченька.
- Матушку бьют! – орет она. – Сестрица! Гастон! На помощь!
В комнату вбегает еще одна мадам с кандибобером, плоская, как
доска.
- Негодяйка! – ревет она, грозя мне кулаком. – Как ты посмела
ударить матушку?
В общем, Оскар в этой комнате не светит никому. Игра как в
дешевых сериалах.
