2000 год, где-то на Северо-Западе
В среду утром невыспавшаяся, хмурая Аделаида Максимовна вяло жевала бутерброд с сыром, запивая его жидким чаем без сахара, и слушала прогноз погоды по радио. Завтракала в одиночестве – муж с утра пораньше уехал в институт читать лекции студентам искусствоведческого отделения.
Март в этом году выдался на редкость холодный и снежный. Аделаида со вздохом надела длиннополую рыжую дубленку, которую носила, не снимая, с середины ноября, теплые разношенные сапоги на низкой платформе, прихватила плотно набитую бумагами сумку и отправилась в школу.
В холле уборщицы, зевая, сгребали нанесенную первой сменой снежную грязь. По пути Аделаида заглянула в застекленное окошечко вахтерской: новый вахтер был уже на месте – степенного вида мужчина лет шестидесяти, в очках с золотыми дужками на мясистом носу, с редкими седыми волосами. Он с достоинством пил чай из стакана с подстаканником и читал газету «Известия».
Аделаида открыла своим ключом массивную, обитую черным дерматином дверь приемной. Часы на стене (овальные, в ореховом корпусе, подарок родительского комитета к последнему Дню учителя) показывали четверть десятого. В очередной раз дав себе обещание поговорить с секретаршей Манечкой о ее трудовой дисциплине, Аделаида прошла к себе в кабинет, разделась и достала принесенные из дома бумаги. Манечка, впрочем, явилась вскорости – Аделаида как раз успела добраться до подпункта 3 пункта 2 параграфа 1 новой инструкции по составлению годовой отчетности. Вначале послышался грохот (Манечка захлопнула дверь в приемную), потом глухой удар (Манечка швырнула сумку с продуктами на свое секретарское кресло), скрежет заедающей застежки-«молнии» на правом Манечкином сапоге и наконец ее звонкий голосок:
– Лешка! Встал?! Поел?! Сейчас же садись за уроки!
Свой трудовой день Манечка неизменно начинала с телефонного воспитания сына-шестиклассника, который учился во вторую смену. Отца у Лешки «не было и не предвидится», как выражалась завхоз, острая на язык женщина, но Манечка не унывала. Она была маленькая, подвижная и жизнерадостная, как воробей.
Кудрявая Манечкина голова просунулась в дверь.
– Здрасте, Ид-Симна! Вчера, когда вы уехали на семинар, заходил Горчаков! Сказал, сегодня в десять опять придет… Еще из бухгалтерии звонили – денег до пятницы не будет точно, а насчет понедельника они не знают! А еще Васильева в декрет собралась, уже написала заявление…
– Как – в декрет?.. – опешила Аделаида, по привычке выделив из потока информации самое неприятное. – Ей же еще пять месяцев до родов…
– А, говорит, врачи не советуют, больно работа вредная! Я, говорит, 8-й «Б» видеть больше не могу, у меня, говорит, от них угроза выкидыша…
– Хорошо, – сказала Аделаида слабым голосом, чувствуя, что прошедшая было мигрень неумолимо возвращается на исходные позиции, – позови ее ко мне, пожалуйста.
Разговор с единственной в школе учительницей физики, решившей на сороковом году жизни родить третьего ребенка, съел все оставшееся до десяти время. Аделаида упрашивала будущую мамашу хотя бы довести до экзаменов выпускные классы, предлагала льготный режим работы, индивидуальный график, премию, грамоту от гороно, ласково улыбалась, в общем, кружила около нее, что твоя кошка возле сметаны, – и уломала-таки, уговорила, пообещав клятвенно, что с 8-м «Б» драгоценнейшая Ирина Андреевна не пересечется даже в школьной столовой.
Когда Васильева выплыла из кабинета, Аделаида достала из ящика стола и приняла первую за сегодняшний день таблетку «от головы»; затем сделала первую же пометку в своем пухлом затрепанном ежедневнике – позвонить вечером физичке из 2-й школы, предложить совместительство.
