Интересно, как скоро наступит время, когда мир будет настолько тщательно исследован, а его народы настолько космополитизированы, что приключения и открытия останутся в прошлом. Еще несколько дней назад я должен был бы сказать, что эта нежелательная, но неизбежная эпоха уже наступила, что область настоящей романтики уже сейчас является синонимом откровенной фантастики. Нет больше Одиссеев, нет Цирцей, нет лотофагов, нет путешествий сэра Джона Мандевиля, нет преподобных Джонов с их таинственными Судами. Даже странствия капитана Кука стали походить на произведения современных сказочников, сами выдумки которых предвещали, что скоро наступит предел, и тогда миру ничего не останется делать, как опуститься на мирскую ступень изучения обыденных фактов и материальных усовершенствований.
Из этого почти болезненного состояния я был неожиданно спасен, причем таким образом, который с особой силой заставляет меня вспомнить, как много может быть скрыто под малым. Кто бы мог подумать, что история, столь же дико невероятная, как самые безумные выдумки Верна и Хаггарда, десятилетиями скрывалась под формальной фразеологией покрытого пылью отчета в военно-морском архиве в Вашингтоне, и что ключ к ее тайне хранится в памяти одного человека, который совсем недавно отправился исследовать ту страну, которая должна оставаться неизведанной для глаз и загадочной для пытливого ума обремененного плотью человечества?
Я провел несколько дней в Вашингтоне и, будучи приглашенным на обед к одному чиновнику из военно-морского ведомства, поздним вечером зашел к нему в кабинет. Я застал его почти в полной растерянности. Только что произошел один из досадных инцидентов в жизни бюро. Секретаря ВМС послали за определенным документом, а его не могли найти. Клерки метались туда-сюда или стояли вокруг в тревожном и напряженном молчании. Когда я вошел, мой друг вышел вперед.
– Вы извините меня, если я заставлю вас немного подождать? – сказал он. – Видите ли, в ходе одной из этих глобальных перемен, которым наша политическая система подвергается каждые четыре года, было уволено несколько клерков, в результате чего время от времени какая-нибудь нужная бумага может оказаться на дне Красного моря. Я не верю, что самая совершенная система может полностью устранить человеческий факор. Не хотите ли вы пойти со мной? Я сам направляюсь в одну из картотек, где вполне возможно могло быть потеряно то, что мы ищем.
Не имея ничего против, я последовал за ним. Потом я от души пожалел о своей глупой покладистости. Пыль поднималась тучами, когда папку за папкой вытаскивали, торопливо осматривали и снова засовывали обратно, чтобы сделать новую бумажную кучу. Кашляя и задыхаясь, я уже собирался извиниться и удалиться, когда клерк нырнул в очередную ячейку, а к моим ногам полетел грязно-желтый документ без подписи. Я осторожно поднял его.
– Что это? – спросил мой друг, торопливо заглядывая мне через плечо, пока я разворачивал бумагу на расстоянии вытянутой руки. Затем он добавил заинтересованным тоном. – Пусть меня повесят, если это не сообщение о гибели "Сокола"! Как, черт возьми, оно вообще попало сюда, да еще в таком виде?
Взяв у меня бумагу, он сунул её в карман, а я удалился в личный кабинет. Он присоединился ко мне там через полчаса, самый грязный человек, которого я когда-либо видел за пределами угольного ящика, но его поиски увенчались успехом, и мыло, вода, щетки для одежды и чистое белье были в наличии. Через час мы сели ужинать.
– Знаешь, – вдруг заметил он, когда мы потягивали кофе, – та бумага, которую ты подобрал, была просто находкой. Время от времени какой-нибудь подобный документ теряется, и запись о потере передается от секретаря к секретарю, пока большинство из них, которые не были сразу же заменены, рано или поздно не обнаруживаются. Этот документ, – продолжал он, доставая его из кармана, – числиться пропавшим с 1840 года, и мы совершенно потеряли из виду человека, который его написал. Давайте-ка взглянем.
