Уличные фонари моргают, освещая серый тротуар в лишаях грязного снега и гладкого черного льда. Слякотные лужи жмутся к обочине, ёжась от шипящих, брызжущих колес. Я сосредоточенно гляжу себе под ноги, чтобы не упасть. Рукам было бы теплее, если б я сунула их в карманы пальто, но не могу – они нужны мне, чтобы хвататься ими за стены, заборы, стволы деревьев и фонарные столбы. Очень уж не хочется упасть. Хотя, если подумать, что такого произойдет, если я шлепнусь сейчас на льду? Ну джинсы промочу, может быть, задницу отобью… Не конец света. Бывают вещи и пострашнее. Куда страшнее.
Сегодня воскресенье: неделя на последнем издыхании. Неуютная пауза перед понедельником, когда все придется начинать с начала – снова притворяться живой. Воскресенье – это черная точка на горизонте каждого моего дня, и чем больше дней проходит, тем крупнее она становится. Это воскресенье почти закончилось, и мне от этого легче, но на меня уже накатывает предчувствие следующего. Воскресенье – это день, когда я прихожу на кладбище к детям и, стоя над их могилками, глядя на камни и траву, говорю с ними, не зная, слышат они мою бессмысленную болтовню или мои слова уносит ветер. Что бы ни было на дворе – палящее солнце или проливной дождь, туман или мороз, – я всегда там. Каждую неделю. Каждое воскресенье.
Ледяная жижа брызгает мне в лицо. В кожу как будто впиваются иголки. Я часто моргаю, хватаю воздух ртом. Наконец сворачиваю с широкой центральной улицы в свою боковую, узкую, где ветру особо не разгуляться. Мой путь к дому размечен яркими пятнами переполненных мусорных контейнеров, ждущих мусорщиков, которые приедут за ними завтра, чуть свет. Отворачиваюсь от окон, за которыми подмигивают и переливаются огнями рождественские елки, напоминая мне о более счастливых праздничных днях. Тех, которые у меня были раньше.
Я почти дошла.
Небольшой террасный дом в одном из северных районов Лондона, где я обитаю, стоит как раз на середине улицы. Толкаю ржавую калитку и снова отворачиваю лицо, теперь от заброшенного садика перед домом: ветер нагнал в него с улицы конфетных оберток и пакетов от чипсов, торчащих теперь между пучками травы и лохматыми кустами. Раз за разом я сую негнущиеся от холода пальцы в сумку, пока они не смыкаются наконец вокруг угловатой связки ключей. Я рада, что окажусь сейчас дома, что уйду с холода, – но все же стоит мне открыть дверь, шагнуть в немую темноту прихожей и ощутить окружающую меня пустоту, как внутри у меня все сжимается.
Хорошо хоть, что в доме тепло. Снимаю пальто, стаскиваю ботинки, бросаю сумку на стол в прихожей и щелкаю выключателем, старательно пряча глаза от зеркала, чтобы не встретиться в нем взглядом со своим тоскливым отражением. Выпить бы сейчас… Я смотрю на часы – двадцать минут шестого. Рано. Значит, буду хорошей девочкой и сделаю себе горячего шоколада.
Странно, но дверь в кухню закрыта. Я даже слегка вздрагиваю – я всегда открываю ее, когда ухожу. Может, пока я входила, ее захлопнул сквозняк? Топаю через всю прихожую к кухне и у самой двери останавливаюсь как вкопанная. В щели под дверью видна полоска света. Значит, там кто-то есть. У меня перехватывает дыхание, я чувствую, как мир вокруг словно замирает на мгновение, прежде чем снова набрать ход. Неужели взломщики?
Прислушиваюсь. Из-за двери доносится голос. Детский. Как будто ребенок у меня на кухне мурлычет песенку себе под нос. Но у меня нет ребенка. Больше нет.
Медленно опускаю ручку двери и толкаю ее вперед, чувствуя, как все мое тело сковывает напряжение. Я едва дышу.
Прямо передо мной сидит маленький мальчик. У него темные волосы, он в светлых голубых джинсах и зеленом джемперке крупной вязки. Мальчику лет пять или шесть, он примостился на стуле у стола для готовки в моей кухне и напевает себе под нос знакомую песенку. Рисует: голова склонена к бумажному листу формата А4, вокруг веер цветных карандашей. Темно-синяя куртка из водоотталкивающей ткани аккуратно висит на спинке стула.
