Я был спокоен. Действительно, спокоен. Да, смерть Прасковьи причинила мне душевные страдания! Но всё-таки мне удалось удержаться будто бы за стеклом, которое не пропускало боль внутрь, а удерживало её чуть в стороне. Такое чувство уже я испытывал в прошлой жизни. После смерти родителей все мои волнения никак не влияли на мою разумность. Пусть мне было больно, но не настолько, чтобы затуманить мысли.
Потом, уже в этой жизни, чувства вернулись, но теперь, я снова как бы отдалился от проблем на личном фронте – слишком много дел и ответственности легло на меня. Мама, как мне казалось, смотрела на меня с гордостью, как же её сын и наследник принимал всё с достоинством и спокойствием, ни на минуту не упуская из рук бразды правления государством.
Я попросил императрицу не прилагать усилия по организации моей следующей женитьбы, ибо сейчас я не готов к новому браку, мне надо заботиться о благе государства. Мама всё поняла правильно. Причём она не прекратила готовиться к отречению, даже наоборот, всё больше и больше людей посвящалось в эти намерения.
Эйлер в августе закончил основные опыты на Олонце. Результаты были отличные, выход и качество железа были превосходны – никогда у нас подобного не достигалось. Использование паровиков показало себя с наилучшей стороны, а уж применение принудительного наддува, тем более горячим воздухом, в домнах превзошло все ожидания. Сестрорецкие заводы приняли первые партии олонецкого железа и начали увеличивать масштабы выпуска. Уже скоро я надеялся получить постоянные поставки русского оружия.
Пользуясь своим очевидным успехом, Иван Эйлер подал мне прошение об открытии в России университета. Дескать, уже сил нет без развития образования! И привлечение новых специалистов из-за границы затрудняется, ибо в России отсутствует высшее учебное заведение, где они бы могли преподавать новым поколениям деятелей науки и ковать себе славу создателей академических школ!
Прошение подписали его собственный отец – знаменитый Леонард Эйлер1, почти все мои учёные, да ещё и главы всех корпусов. Пришлось всё-таки согласиться, хоть и не хотелось мне тратиться ещё на одно учебное заведение. Количество преподавателей в корпусах уже было значительным, да и их общее желание растить ещё и научных работников тоже заставляло серьёзно рассмотреть подобную возможность.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
– Господа, мы решили удовлетворить ваше прошение и учредить в России университет!
Слова мои вызвали очевидную радость у приглашённых учёных и администраторов. Особенно возбудился старый слепой Леонард Эйлер, который даже подпрыгивал на своём кресле. Его сын Иван с моего разрешения поднялся и начал ответную речь:
– Ваше Императорское Высочество! Вы открываете новое сердце, которое будет отныне биться в теле науки русской и оживит кровь ея! – как его понесло, Господи! Накипело у него, чувствуется, хорошо скрывал! Я Ивана даже уважать стал больше, выходит, он ждал-копил, пока момент удачный не появится. Эйлер-младший минут двадцать вещал в столь выспренном стиле, что я даже подумал, а не поэт ли он.
Оказалось, что это не он поэт. После своей речи Иван начал читать оду «На учреждение университета» Гавриила Державина2, который, оказывается, уже несколько лет служил в канцелярии Академии наук. Ода была отличная! Вот не хуже Ломоносовских вышла! Я даже растрогался.
Пришлось объявить своё высочайшее благоволение к сему пииту3 и распорядиться напечатать оду для всеобщего внимания. Державин… М-да, слышал, но даже не вспоминал раньше. Поэты они как бы были сами по себе. Ломоносов заложил могучее основание как национальной поэзии, так и литературы вообще – одни правила русского языка чего стоили… Но до стихов мне дела не было, а здесь такая поэма.