Как же приятно просыпаться не от опостылевшего за годы верещания будильника в сотовом, а просто так, потому что выспалась. Досмотрела до конца все свои яркие сны. И не нужно вскакивать, бежать умываться, завтракать, собираться на работу. Выходить на улицу в такую рань, что все равно, какое сейчас время года, – это всегда неуютно. Тащиться до остановки, толкаться в маршрутке.
– Выходные – это благословение Господне! – сказала я сама себе и, сладко потянувшись, вылезла не спеша из-под одеяла.
Вместо ванной, накинув халат, первым делом вытащила из-под кровати напольные весы. Что-то я давненько о них не вспоминала, совсем какая-то замотанная была.
Шестьдесят килограмм триста грамм. Затаив дыхание от радости, я сошла со стеклянной платформы с изображением алых маков, резко выдохнула и встала обратно. Отразившаяся цифра оказалась все той же. Я не смогла себе отказать в удовольствии проделать тот же маневр снова.
Отойдя на несколько шагов, подпрыгнула, взбрыкнув по-детски в воздухе, и выбросила вверх кулак.
– Да-а-а! – прокричала в тишине пустой квартиры. – Спасибо, Боженька! Наконец-то!
Доскакала до зеркала в прихожей и, скинув халат, принялась вертеться перед ним, желая воочию узреть, что же изменилось с покинувшими меня килограммами. Сколько же я усилий потратила за все эти годы, какие только диеты не испробовала. Питьевые, углеводные, белковые. Бегала, ходила в бассейн, благо он рядом с работой, просто тупо голодала чуть не до обмороков. Но хоть бы раз паскудники-весы показали цифру меньше шестидесяти пяти. Не-а. Это был тот предел, который мне ни разу не удалось преодолеть.
И вот пожалуйста. Последние месяцы я ела все подряд, точнее, что придется, не слишком обращая внимание, и поглядите-ка на меня!
Приподняла свою немаленькую грудь, повернулась боком. Где это я успела себе эти три синяка на бедре набить? Не помню, чтобы ударялась. Но это ерунда, учитывая, что сами бедра наконец стали почти такими, как мне всегда мечталось. Попа, правда, еще оставляла желать лучшего, точнее, меньшего, да и талия могла быть поуже, но я не собиралась портить свой момент радости из-за этого понимания. Нет, я никогда не была прям жирной, что и посмотреть на себя тошно, скорее такой… ни то, ни се. Так что, ау, никогда прежде я не имела того, что имею сейчас.
А что же я имею?
Большую трехкомнатную квартиру, где теперь сама себе хозяйка, свободу не переживать и не заботиться ни о ком, кроме себя, не подстраивать свою жизнь под чужую. Не нужно оглядываться на чье-то мнение о том, во что ты одета-обута, во сколько приходишь, с кем общаешься, что смотришь по телевизору или в интернете. Похоже на одиночество.
По сути, это оно и есть. Со смертью бабушки я осталась на этом свете совсем одна. С квартирой, свободой, но одна. И это грустно. Однако и облегчение я тоже испытывала. Бабушка у меня была умная, волевая и очень подавляющая. Контролирующая. Всегда знающая, как лучше и что надо. А я ненавидела конфликты и, исходя из того, что с младенчества привыкла считать ее непререкаемым авторитетом, никогда и не пыталась бунтовать. Мятеж и желание вытворить что-то эдакое, безумное, радикально меняющее ритм существования – вот абсолютно не мое. Это касалось всего. Одежды, общения с людьми, личным и рабочим. Бабуля частенько называла меня рохлей и размазней, упоминая, что этим я вся в мать. И если не изменюсь, то повторю судьбу той. Этого мне не хотелось, конечно, ведь моя мать, тихая, добрая, с неизменно восхищенным взглядом в мир, встретив моего отца, эгоистичного бездарного бездельника, по мнению бабули, влюбилась без памяти. Так, что никого больше для нее уже не существовало. Даже когда родилась я, то стала им помехой, которую быстренько и с легкостью отдали бабушке и вернуть уже не пытались. Отец был художником, талантливым (по моему мнению, которое всегда держала при себе), но смолоду очень сильно уважающим алкоголь. А у матери не доставало сил противостоять этому его пагубному пристрастию, она пошла по пути наименьшего сопротивления, начав пить вместе с ним.
