Последний луч солнца нежно коснулся невесомым теплом каменных стен поместья, словно с сожалением уступая место темноте. Лишь на западе громоздившиеся в небе облака ещё пылали великолепным огненным золотом. В долине расходился и таял душистый туман, отступая перед сухим и тёплым дыханием опускавшейся ночи. В глубине старого особняка раздался негромкий бой часов. Их ажурные стрелки передвинулись с сухим скрипом, таким громким в тишине старой библиотеки. Девушка в кресле встрепенулась. Тёплый, уютный свет керосиновой лампы выхватывал оранжевым квадратом страницы книги на фоне сумрака комнаты. Давно остыл чай в фарфоровом чайнике, глаза от долгого чтения устали и слипались. Кэти захлопнула книгу.
«Уже десять» – подумала она. «Так незаметно летит время в этом пустом и холодном доме. Свои лучшие дни я провожу в печальном одиночестве средь пыльных фолиантов в кожаных переплетах. Лишь холодный шёлк этих пышных платьев ласкает мое нежное тело…» Строго говоря, усыпанный крошками имбирного печенья и смятый от долгого сидения в кресле батист не особенно ласкал, но думать так было приятно. «Ах, как повезло Элизе, у которой был Пьер, Мэри, у которой был Этьен…. Даже у глупой Сюзанны был такой жестокий, но такой красивый Филип! Лишь у героев моих романов настоящая жизнь! А я, как фарфоровая кукла средь этих сотен слуг, таких скучных и правильных родителей, которые лишь одевают меня и дарят подарки! Никто из них не хочет понять мою душу, полную тёмных страстей…»
Она обвела рассеянным взглядом библиотеку. Мрачный частокол стоявших на дубовых полках фолиантов в потемневшей коже, названия на корешках стёрлись и увы, от времени, а вовсе не от прикосновений рук. Поскольку библиотекой в семье пользовалась одна Кэти (за что имела репутацию очень умной и образованной девушки), она бесстрашно ставила свои любимые французские романы вперемешку с трудами Вольтера и Руссо, правда, обрезом, а не корешком вперед. Всё же миссис Лонли тут протирает иногда пыль, и её могут смутить названия вроде «Всепоглощающая страсть Жульетты». Ещё маме расскажет. Кэти сладко потянулась в кресле. Прямо перед ней на стене висел огромный портрет чопорной леди, облачённой в строгое платье, отделанное изящным, но нисколько не придающим очарования её постному лицу венецианским кружевом. Какой-то предок по папиной линии. Леди очень неодобрительно наблюдала, как Кэти, высунув от усердия язык, впихивала книгу с изображением полуобнажённой красавицы, которую сжимал в объятиях суровый кавалер, по соседству с «Житием Фомы Аквинского». Справившись с сокрытием следов преступления, Кэти показала мрачной леди язык, и стащив из серебряной вазочки миндальное пирожное, предалась размышлениям.
«А ещё этот Джордж со своими вечными разговорами о скачках и гольфе! И это ничтожество приезжает уже завтра. Ну почему мама так хочет выдать меня за него замуж? Пусть он лорд, у него титулы, земли, положение… Но это всё пустое! Разве может, разве сможет он познать глубины истинной страсти? И потом. Ему всего двадцать три. Что может мужчина в этом возрасте?»
Внезапно ход её мыслей был прерван. Порыв ветра ударил в окно, его тяжёлые створки распахнулись, и длинные белые шторы взметнулись, как парус в лунном свете. Она услышала тихий шорох. Пирожное выпало из внезапно ослабевших пальцев. В дальнем, тёмном углу комнаты, куда никогда не проникал холодный лунный свет, и метла миссис Лонли, что-то шевельнулось. Или ей это показалось? Набравшись смелости, Кэти взяла тяжёлый медный подсвечник и зажгла свечу. Держа её перед собой, она робко шагнула в сгущающийся сумрак, и навстречу ей во мраке зажглись два зловещих огонька. Кэти подняла подсвечник выше, и в ту же секунду на неё что-то ринулось из темноты. Вскрикнув, она отпрыгнула к окну и в свете луны увидела огромную чёрную летучую мышь, которая бесшумно чертила воздух под потолком библиотеки. На мгновение Кэти словно окаменела, сердце билось так бешено, что казалось, вот-вот вырвется из груди.
