21 января 1793 года, Париж
По мощеной дороге стучали колеса берлины[1] в окружении нескольких кавалерийских эскадронов и отрядов национальной гвардии, державшей путь на Гревскую площадь. Хорошо снаряженные солдаты сопровождали короля из темного холодного Тампля на освещенную синевой лазурного неба площадь, где через несколько часов совершится казнь сверженного монарха по приговору Революционного трибунала.
Осунувшийся профиль Людовика XVI (или Луи Капета, как называют его парижане) изредка мелькал в окнах берлины – долгие и томительные месяцы изменили его, но он по-прежнему был узнаваем и близкими, и врагами.
Небрежно выбритое лицо осужденного выглянуло из-за шторки. Побитые скорбью глаза разглядывали опустевший Париж, город, который в минуты печали и ураганного веселья всегда сохранял живость.
Небо затягивало серой пеленой. Город погружался в скорбь.
В берлине перед королем сидел пожилой священник, тихо читавший псалмы, пытаясь скрасить последние мгновения короля умиротворением.
«Казнить… Казнить, но с отсрочкой!» – в памяти Людовика всплывали возгласы депутатов Конвента.
Но ни псалмы священника, ни стук копыт не могли отвлечь осужденного от тяжелых воспоминаний о расставании с семьей в Тампле. Казнь уже не казалась ему настолько страшной, как он представлял ее себе. Король просто смиренно ожидал своей участи.
Печальный эскорт медленно продолжал движение. На землю падали снежинки и ложились под грязные колеса берлины.
Вдруг в тишине раздались выстрелы, а следом истошные крики.
– За короля! Спасите короля! – кричал грубый мужской голос, затем послышалось еще несколько выстрелов.
Король вздрогнул. Звон клинков, лошадиное ржание смешались в единую песню схватки и заставили осужденного невольно молиться Господу. Нежданные спасители вселили в короля надежду.
– Бей их! Спасайте короля! – продолжал командовать неизвестный. – Стреляйте в кучера…
Звуки боя утихли. Король пытался понять, что произошло, но кавалеристы заслонили ему обзор жеребцами. Осужденному удалось разглядеть лишь несколько убитых мужчин.
Наступила тишина.
– Везите дальше! Более опасности нет! – приказал знакомый голос командира эскадрона, постукивая по крыше берлины.
Что это было? Чьи призывы раздавались на улице города? Неужели есть надежда на спасение трона? Увы, она растворилась, как облако в тумане.
Берлина выехала на площадь, забитую народом.
Возвышаясь над серой толпой, зловеще сверкало острое лезвие гильотины, державшееся на двух длинных деревянных опорах. Людовик в смятении спрятал лицо за шторкой и глубоко вдохнул. Священник в спешке продолжил молитву.
Настал момент истины. Вместо страха и гнева на проклятую судьбу Людовик неожиданно почувствовал завидное спокойствие. Он обратился к священнику:
– Прочитайте еще несколько строк, пожалуйста.
– Вы так спокойны, ваше величество, – поразился тот.
– Меня уже ничем не испугаешь, кажется, что я должен был умереть давно.
Берлина остановилась рядом с эшафотом. Солдат открыл дверцу и отошел.
Людовик, окинув толпу мрачным взором, ступил на площадь со спокойным лицом. Что творилось у него в душе, о чем он думал в последние минуты перед казнью – осталось с ним, не знал никто.
От ветра по телу пробежали мурашки.
– Даже солнце скрылось, оно как будто не желает видеть преступление, – прошептал себе Людовик.
Осужденный снял камзол и отдал священнику. Людовика одели в рубашку без воротника, чтобы ничто не помешало лезвию гильотины. Ветер усилился, волнуя небрежно постриженные тупыми ножницами волосы монарха. Он медленно поднялся по ступенькам на эшафот. На последней ступени на несколько секунд остановился, окинул взглядом толпу и последовал к палачам, стоявшим рядом с орудием казни. Одного из них, чьи предки издавна занимались этим ремеслом, звали Шарль Анри Сансон. Он и раздавал тихим, но грубым голосом указания троим помощникам.
