Чтобы защитить невинных – и виноватых, – имена и характерные черты людей, описываемых в этой книге, были изменены. Чтобы не превратить книгу в невыносимо скучный тысячестраничный фолиант, некоторые события были реорганизованы, скомбинированы и уплотнены.
Отчасти я сверялась с дневниками, письмами и живыми свидетелями описываемых событий, однако большей частью эта книга основывается на моих воспоминаниях, свалявшихся в моей голове в грязный ком. Время подпортило их и окрасило в разные краски. Наверняка другие люди могут вспоминать те же самые события несколько иначе. Если это так и вы действительно вспоминаете описываемые здесь события по-другому, я приглашаю вас написать свои собственные мемуары. Только, пожалуйста, измените мое имя и, если можно, сделайте меня рыжеволосой.
Лучше зажечь свечу, чем проклинать тьму.
Старинная пословица
В моей маскировке чего-то недоставало.
– Я почти готова, – сказала я черноволосой Эсперансе, стоявшей рядом со мной. – Еще минутку.
Я уже натянула на голову черную вязаную шапочку с надписью большими буквами brooklyn, опустив ее почти на самые глаза, застегнула под самое горло бабушкино пальто цвета дерьма и длиной до самых лодыжек и подняла капюшон. Теперь видны только туфли – и лицо.
Солнцезащитные очки – вот что я забыла.
Я выудила очки из кармана пальто – сногсшибательные Prada, которые купила у уличного торговца на Астор-плейс, – и нацепила их на уши. Они были огромные, черные, гламурные – настоящая Джеки О, но я чувствовала себя скорее Стиви Уандером.
– Ни черта в них не вижу, – пожаловалась я.
– Так снимите их, – бесстрастно предложила Эсперанса, которую, казалось, совершенно не трогали ни мой прикид, ни моя речь, ни мое поведение капризного ребенка. – Вам они совершенно не нужны.
Это не так. Да, она права в том, что для защиты от солнца очки мне не нужны, потому что дело происходит в пасмурный мартовский день. И для того, чтобы уберечь окружающих от лицезрения моих глаз, в них тоже не было нужды, потому что внешне они ничем особенным не выделялись. Совершенно нормальные глаза, по цвету смесь умбры и оливы, с желтыми крапинками. И все-таки я отчаянно нуждалась в этих очках.
– Не хочу, чтобы меня узнали, если мы вдруг наткнемся на кого-то из знакомых, – пояснила я.
– Не думаю, что риск велик, – рассмеялась Эсперанса. – С тех пор как мы пересекли Третью авеню, нам еще ни одна живая душа не встретилась.
Эсперанса зашла за мной в мою квартиру, которую я снимала на тихой, густо обсаженной деревьями бруклинской улочке, рассчитывая, я полагаю, что мы займемся нашим делом прямо там же, на бульваре. Но ей пришлось четверть часа тащиться за мной вниз, сюда, к безлюдной набережной канала Гованус, подальше от особняков Парк-Слоуп, где жили мои знакомые, подальше от игровых площадок, куда я приводила своих детей.
И вот мы стоим на разбитой набережной среди брошенных складов, гор мусора и вони. Проходят минуты, прежде чем мимо проедет очередная машина. Отличное местечко, если замыслишь кого-нибудь пристрелить.
– Вы здесь хотите заниматься? – спросила Эсперанса, приподняв брови.
– Да, идеальное место, – ответила я.
Затем она спросила, готова ли я. По большому счету, я совсем не готова, но делать нечего. Скрыв свою личность под шапкой, очками и капюшоном, я покопалась в своей сумке среди собачьих крекеров, сломанных карандашей и влажных салфеток и достала оттуда пакет, который перед этим получила от Эсперансы. Это был скруток, размером и формой напоминающий микрофон, разве что весит поменьше, и состоящий из пяти сверхлегких алюминиевых трубок, связанных черной резиновой лентой. Я крепко сжимаю эти трубки в руке, словно боюсь, что они вот-вот оживут и набросятся на меня.
