Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Октябрь. Ночь. Дождь и ветер. Полесье. Окопы над болотом, поросшим ольхой. Впереди проволочные заграждения. В окопах холодная слякоть. Меркло блестит мокрый щит наблюдателя. В землянках редкие огни. У входа в одну из офицерских землянок на минуту задержался приземистый офицер; скользя мокрыми пальцами по застежкам, он торопливо расстегнул шинель, стряхнул с воротника воду, наскоро вытер сапоги о втоптанный в грязь пучок соломы и только тогда толкнул дверь и, пригибаясь, вошел в землянку.
Желтый стяг света, падавшего от маленькой керосиновой лампы, маслено блеснул в лицо вошедшему. С дощатой кровати приподнялся офицер в распахнутой тужурке, провел рукою по всклокоченным седеющим волосам, зевнул.
– Дождь?
– Идет, – ответил гость и, раздевшись, повесил на гвоздь у входа шинель и обмякшую от влаги фуражку. – У вас тепло. Надышали.
– Мы недавно протопили. Скверно то, что выступает подпочвенная вода. Дождь, черти б его нюхали, выживает нас… а? Как вы думаете, Бунчук?
Потирая руки, Бунчук сгорбился, сел около печурки на корточки:
– Настил положите. В нашей землянке – красота:
босым можно ходить. Где же Листницкий?
– Спит.
– Давно?
– Вернулся с обхода и лег.
– Будить пора?
– Валяйте. В шахматы поиграем.
Бунчук указательным пальцем смахнул с широких и густых бровей дождевую сырость, – не поднимая головы, тихонько окликнул:
– Евгений Николаевич!
– Спит, – вздохнул седоватый офицер.
– Евгений Николаевич!
– Ну? – Листницкий приподнялся на локте.
– В шахматы сыграем?
Листницкий свесил ноги, долго растирал розовой мягкой подушечкой ладони пухлую грудь.
К концу первой партии пришли офицеры пятой сотни – есаул Калмыков и сотник Чубов.
– Новость! – еще с порога крикнул Калмыков. – Полк, по всей вероятности, снимут.
– Откуда это? – недоверчиво улыбнулся седоватый подъесаул Меркулов.
– Не веришь, дядя Петя?
– Признаться, нет.
– По телефону передал командир батареи. Откуда он знает? Как же, ведь он вчера только из штаба дивизии.
– В баньке попариться не плохо бы.
Чубов, блаженно улыбаясь, сделал вид, будто хлещет себя по ягодицам веником. Меркулов засмеялся:
– В нашей землянке остается котел лишь поставить: воды хоть отбавляй.
– Мокро, мокро, хозяева, – брюзжал Калмыков, оглядывая бревенчатые стены и хлюпкий земляной пол.
– Болото под боком.
– Благодарите всевышнего, что сидите у болота, как у Христа за пазухой, – вмешался в разговор Бунчук. – На чистом наступают, а мы тут за неделю по обойме расстреливаем.
– Лучше наступать, чем гнить здесь заживо.
– Не для того держат казаков, дядя Петя, чтобы уничтожать их в атаках. Ты лицемерно наивничаешь. – Для чего же, по-твоему?
– Правительство в нужный момент попытается, по старой привычке, опереться на плечо казака.
– Ересь несешь. – Калмыков махнул рукой.
– Как это – ересь?
– А так.
– Оставь, Калмыков! Истину нечего опровергать.
– Какая уж там истина…
– Да ведь это же общеизвестно. Что ты притворяешься?
– Внимание, гас-па-да афицеры! – крикнул Чубов и, театрально раскланиваясь, указал на Бунчука: – Хорунжий Бунчук сейчас начнет вещать по социал-демократическому соннику.
– Петрушку валяете? – ломая глазами взгляд Чубова, усмехнулся Бунчук. – А впрочем, продолжайте – у всякого свое призванье. Я говорю, что мы не видим войны со средины прошлого года. С той поры, как только началась позиционная война, казачьи полки порассовали по укромным местам и держат под спудом до поры до времени.
– А потом? – спросил Листницкий, убирая шахматы.
– А потом, когда на фронте начнутся волнения, – а это неизбежно: война начинает солдатам надоедать, о чем свидетельствует увеличение числа дезертиров, – тогда подавлять мятежи, усмирять кинут казаков. Правительство держит казачье войско, как камень на палке. В нужный момент этим камнем оно попытается проломить череп революции.
