КНИГА 1: ИСКРА В ПЕПЛЕ
Часть 1: Ржавый Мир и Потерянный Голос
Глава 1: Зов Металлолома
Рыжая, въедливая пыль была альфой и омегой Ржавой Ямы. Она не висела в воздухе – она была воздухом. Дыхание Ямы, ее кровь, ее проклятие. Пыль скрипела на зубах даже во сне, забивала легкие до состояния окаменевших мехов, покрывала тонким, нестираемым саваном каждую трещину, каждый ржавый выступ, каждую затаившуюся надежду этого проклятого мира. Те немногие старики, чья память еще цеплялась за обрывки других времен, других Пузырей Реальности, шептали, что когда-то здесь был Оазис. Теперь – лишь Яма. Кай не помнил Оазиса. Для него Яма была домом, единственной колыбелью, единственным погостом, который он знал.
Зловоние – вот что было неизменным спутником пыли. Озон, едкий и металлический, вырывался из глубин мусорных гор, где время от времени случались короткие замыкания древних, еще не до конца умерших энергосистем. Горелое масло, тошнотворно-сладкое, сочилось из пробитых картеров и ржавых цистерн. И еще что-то – тонкий, кислый, почти неуловимый смрад, который, по словам тех же стариков, был дыханием «загрязненного» Потока. Кай не знал, что такое Поток, как не знал и вкуса чистой воды или неба без рыжего марева. Но кислый смрад был ему знаком с тех пор, как он научился дышать. Как и вечный, сосущий под ложечкой голод, и ледяной холод, пробирающий до самых костей в его кое-как залатанном транспортном контейнере, который он называл домом.
Сейчас, однако, все эти привычные ощущения отступили на второй план. Кай был сосредоточен, превратившись в одно сплошное ухо, один напряженный нерв. Его единственный работающий оптический имплант – старая, капризная модель «Окулус-3» с вечно тусклой красной линзой вместо левого глаза – натужно жужжал, сканируя хитросплетение искореженных балок, смерзшихся пластов синтетики и гор прессованного металла. Правый, живой глаз, воспаленный и слезящийся от вездесущей пыли, щурился, пытаясь помочь своему механическому собрату. Он двигался низко, почти касаясь брюхом ржавой земли, стараясь не производить ни малейшего шороха, не тревожить хрупкое равновесие этого мусорного царства. Его левая рука, от кисти до локтя усиленная старыми, скрипучими сервоприводами «Геркулес-Мини», осторожно, почти нежно разгребала крошащуюся, окаменевшую пластмассу. Под ней скрывались остатки какого-то древнего ретранслятора, покрытые слоем ржавчины толщиной с его палец.
«Мертво», – шепнул внутренний голос, который Кай называл Шепотом Железа. Это не был настоящий голос, слышимый ушами. Скорее, это было интуитивное знание, ощущение, похожее на легкую вибрацию в кончиках пальцев, на тепло или холод, пробегавшее по нервным окончаниям, когда он касался металла или просто находился рядом с каким-нибудь особенно перспективным хламом. Большинство Ассимилянтов в Ржавой Яме, таких же отверженных, как и он, копались в мусоре наугад, полагаясь на слепую удачу или на грубую силу, чтобы вскрыть очередной контейнер. Кай же «слышал» металл. Он чувствовал остаточный заряд в полумертвых конденсаторах, структурную цельность в заблокированных микросхемах, скрытую, угасающую жизнь в заклинивших роторах древних двигателей. Этот дар, этот Шепот Железа, был его единственным преимуществом, его проклятием и благословением. Он редко его подводил, позволяя находить то, что другие пропускали, и кое-как сводить концы с концами в этом мире, где каждый день был борьбой за выживание.
Иногда Шепот был обманчив. Он мог привести Кая к почти целому генератору, но с выгоревшим ядром. Или к запечатанному контейнеру, полному бесполезного шлака. Ассимиляции Кая были не лучшего качества – достались ему от какого-то безымянного предшественника, чьи кости, возможно, уже давно истлели под этими же мусорными горами. Оптический имплант часто сбоил, выдавая искаженную картинку или просто отключаясь в самый неподходящий момент. Сервоприводы на руке требовали постоянной смазки и подзарядки от найденных батарей, иначе начинали невыносимо скрипеть, выдавая его присутствие. Порт для подключения к технике на затылке, прикрытый грязной, выцветшей банданой, часто воспалялся. Но Шепот Железа… он был частью его самого, той искрой, которая еще не угасла.
