Маринкина башня, Коломна, зима 1614 года
Холодные кирпичные стены. Круглая башня Коломенского кремля, ставшая для нее, панны Марианны Мнишек, московской царицы Марии Юрьевны, тюрьмой.
От стены до стены – всего четыре шага. Четыре крохотных шага, как у карлика или у ребенка. Ребенка… Нет, о ребенке ей думать нельзя. Иначе вспомнится То, самое страшное… Видит Бог, самое страшное она уже испытала, и теперь нечего бояться. Разве что смерти? Но что такое для нее смерть? Наверное, освобождение. И еще – возможность увидеться с теми, кто ушел в мир иной. И прежде всего с Янеком.
Мальчик мой милый, сыночек мой любимый, я так соскучилась по тебе! Подожди, Янек, подожди, родненький, мы скоро увидимся с тобой на небе! Господи, Матка Бозка Ченстоховска с Ясной Горы, какая мука!
Нет, про сыночка Янека лучше не думать. Ни про Янека, ни про Димитра – царя Димитрия Ивановича, супруга и возлюбленного, убитого своими подданными в Кремле, в проклятый день 17 мая 1606 года. Ни про родину, ни про отца с матерью, сестер и братьев. Даже про последнего защитника и друга, атамана Ивана Заруцкого, лучше не вспоминать. Монахиня, которая недавно приходила к ней в башню убираться, шепнула, что красавца атамана в Москве посадили на кол.
Неужели это правда – и маленького Янечика тоже убили?… Повесили в Москве, у Серпуховских ворот по приказу нового царя, Михаила Романова? А потом сожгли крохотное тельце – прахом зарядили пушку и выстрелили в сторону Речи Посполитой?
Нет, об этом лучше не думать. Ни о чем нельзя думать. Только молиться милосердному пану Иезусу и Пресветлой Деве Марии. Спать – только без снов – и считать шаги, от стены до стены. Всего четыре шага. Ровно четыре. Как у карлика или ребенка… Ребенка…
Все равно вспомнилось, пришло как наваждение, не отступило. Вспомнилось, как они с Янеком отчаянно вцепились друг в друга в то последнее мгновение. Казалось, никто не сможет оторвать сына от матери. Она все шептала: «Мальчик мой любимый, держи меня крепко! Слышишь, крепко! О, Матка Бозка Ченстоховска, спаси свою рабу Марианну и сына ее Яна!» А потом к ним в башню вошли люди царя Михаила Романова. Сначала стояли у двери – не решались подойти ближе. Один сказал: «Совсем рехнулась ляшка. Как волчица на нас смотрит. И волчонка своего прижимает. Не ровен час, завоет…» Остальные захохотали – мерзко так, по-холопски. Только один из вошедших – немолодой уже стрелец, с бородой, как лопата, – посмотрел на нее с невольным сочувствием – так глядят на несчастную бешеную собаку, которую приказали пристрелить.
Где же она видела это лицо? Вспомнила – в тот жуткий день, когда люди боярина Василия Шуйского убили царя Димитра и чуть не зарезали ее саму, венчанную на царство повелительницу Московии. Нет, этот стрелец не заступится за Янека, ведь он был среди ее врагов тогда, 17 мая, когда свершилось небывалое злодейство… А свершилось оно из-за того, что подлый и лживый старик, князь Василий Шуйский, натравил на нее и Димитра обезумевшую от ярости и хмеля толпу!
Царя Димитрия оклеветали, а ведь он хотел добра своему народу: облегчил подати для торговых людей и землепашцев, запрещал шляхетству требовать обратно крестьян, бежавших в голодный год, мечтал основать первый в Московии университет, хотел, чтобы московиты свободно ездили учиться за границу и перестали платить дань крымскому хану, готовил поход против татар. Он намеревался привлечь сердца подданных не грозой, а милостью, потому и пощадил Василия Шуйского, своего главного и тайного врага. И какой же монетой отплатил ему Шуйский! Видно, в России не скоро еще можно будет править милостью… Только гроза…
