Родился и жил до женитьбы Иван Чудинов в деревеньке Зачернушка, что в полутора верстах от центральной колхозной усадьбы – села Коромысловщина. У матери Лукерьи он был один. Не успела больше ребят нажить, потому что муж-фронтовик Родион скитался по госпиталям, освобождаясь от бродивших по телу осколков. Иван Зачернушку любил: под боком бор и рядом речушка Чернушка с рыбными омутами. А полторы версты для тракториста со своим колёсником «Беларусь», который под окном терпеливо ждал его, – это не расстояние. Завёл – и через десяток минут на колхозной разнарядке.
А когда женился на фигуристой приезжей черноглазой красавице-бухгалтерше Анфисе, начались осложнения. Далеко, видишь ли, оказалось жене до конторы бегать. Выпросили у председателя колхоза «Светлый путь» Григория Фомича Кузнецова половину нового пятистенка. Иван – механизатор хоть куда. Ценил его Григорий Фомич. Да и бухгалтер – не последняя спица в колесе. Обеспечил председатель новоселье нужным людям.
И стали молодые Чудиновы жителями старинного села Коромысловщина, в центре которого церковь пресвятой Троицы. Улицы в Коромысловщине пересеклись крестом. Все четыре конца носили свои названия. Дорога, идущая к кладбищу, называлась Упокойная, а к реке Чернушке и дальше к Вятке-реке почему-то именовалась Мотня. Зато гуртовый тракт, по которому гнали когда-то скот на мясокомбинат в Киров, имел два прозвища – Ошары и Шевели. Видно, «шарили» и «шевелили» здесь в старину местные ухари проезжавшие обозы. Дальше по тракту до самого райцентра – городка Орлец шли деревни с одинаковыми окончаниями: Коробовщина, Самовщина, Карнауховщина, Вересниковщина, а у них Коромысловщина.
Дом Чудиновых, вторую малую половину которого занимал бобыль-холостяк фельдшер Серафим Ивонин, стоял как раз в Шевелях. Дом как дом, без причуд и украшений. А вот напротив них, у Кочергиных над трубой красовался флюгер в виде рыбки с кокетливо поднятым хвостиком. Обычно в качестве ориентира и называли дом механика Демида Кочергина:
– Дом, над которым рыба с хвостом.
Любил Демид побраконьерить, побродить с бредешком по отмелям и старицам. И пристрастье это передал в виде рыбки на трубе.
С переездом в село реже стал завёртывать Иван к матери в Зачернушку. Недосуг. По собственному дому забот не оберёшься. Веранду велела жена остеклить, яму ходовую выкопать, теплицу оборудовать. Приятельские компании опять же. От них не хватало у Ивана решимости отказаться. Первый на всю округу гармонист. А какие без него именины, юбилеи, проводы в армию, свадьбы да крестины. Мать хоть и пеняла Ивану за то, что редко стал завёртывать домой, находила оправдание: свой дом не велик, а сложа руки сидеть не велит. Да и у снохи особые запросы, а ей суперечить негоже.
Случалось так, что одна досаживала Лукерья картошку на одворице, притаскивала из лесу жердину-другую, чтобы по-бабьи с помощью верёвки или провода изладить прясло, сено в одиночку тюкала-косила, чтоб корм для коровы Вешки был. Вспоминала Ивана. Он косил всем на загляденье – размашисто да захватисто.
Зарод ставить, конечно, Иван помогал. Он мужичище могутный, рукастый. Играючи закидывал вилами-тройчатками чуть ли не целую копну. Стоя около качающегося стожара, Лукерья ухватисто принимала граблями, ровняла и утаптывала сено.
– Устала ведь, мам? Вспотела? – спрашивал Иван и прикладывался к бидону с квасом.
– Не, я не вспотела. Это платье на мне вспотело, – беспечно откликалась мать, довольная тем, что сено прибрано ладом.
Силушка у Ивана не меряна. Недаром на военную службу угодил в ВДВ – десантные войска дяди Васи Маргелова. Гордился этим. Но вот и дембель, приказ дан, собран чемодан и не только он.
