60 лет
– Анна, вы не будете спорить, что, говоря о российском интеллигенте, интеллектуале-современнике, на Западе сейчас все чаще вспоминают вас и людей, с которыми вы близки. Как вы к этому относитесь?
– Вы знаете, это довольно странно. Лет сорок назад мы уж точно не предполагали, что так сложится. Мы даже не думали об этом. Особенной ответственности – нет, не чувствую. Каких-то неудобств тоже не испытываю. Испытываю скорее удивление. Когда мне было двадцать, я в основном занималась тем, что встречалась с мужчинами и читала книги, и из обоих этих источников почерпнула, что мир – не только Россия, весь мир – в кризисе, и интеллектуалы, как вы выразились, остались в прошлом. Мы просто жили, но как-то неспокойно, с большой чувствительностью. Я даже могу сказать, что та причина, по которой из нас что-то вышло, могла бы нас погубить. И второй фактор – это то, что снова появился интерес к людям определенного характера и склада ума, а уже отсюда – рода занятий. Художники, философы, поэты – тогда мы думали, что все это отмирающая порода, это было бесконечно грустно, но и неотвратимо. Никто не мог предполагать, что все сложится по-другому. То, что есть сейчас, большой сюрприз для нас, двадцатилетних.
– Как так случилось, что за несколько десятилетий о новой российской культуре заговорили в мире? Ведь это парадокс, раньше на Западе в открытую говорили, что русская культура умерла, имея в виду, конечно, не классиков, а современную, актуальную культуру людей достаточно молодых. Что изменилось?
– Я не знаю наверняка, но, кажется, возрождение закономерно. По-видимому, Ренессанс – это не веха, а повторяющееся явление, и все циклично. Вы знаете, в конце темного туннеля может быть свет, но к нему нужно прийти. Нужно, во-первых, не бояться. Когда я была юной, я была, с одной, видимой, стороны, безбашенной, решительной, роковой, а с другой – боялась всего и всех. Не состояться, не успеть, остаться неизвестной, нелюбимой, и это было развито во мне до той степени, что я каждый год, начиная с детства, лет с десяти, каждый свой день рождения встречала с вопроса самой себе: «Что ты сделала? Кем стала?» И больше всего боялась ответа: «Ничего, никем».
Я была и тщеславной, и периодами довольно неприятной, но, по большому счету, то, что разрывало меня, не давало смириться, жить тихо и подталкивало к чему-то большому.
Может, я не идеал интеллектуала, вы знаете, я читаю газеты и арт-критиков, которые говорят, что некоторые мои работы поверхностны, а находки – случайны. Кстати, последнее меня радует. Потому что, говоря так, они приписывают мне талант, ведь талант ведет человека к таким находкам, и это очень нестабильная вещь – тебе кажется, что каждая находка – случайное счастье, что вот-вот все исчезнет и больше не повторится, потому что зависит не от тебя, а там, наверху, кто-то ведет твоей рукой.
Ренессанс – это от Бога, это возвращение к настоящему, понемногу, по крупицам. А значит, возвращение к хорошему вкусу, уход от сиюминутного к сильным впечатлениям.
Он случился благодаря людям, которые не сидели сложа руки. Возможно, помимо их воли. Это следствие работы людей, которых сверху вынудили стать художниками.
Их отличие от мастеров предыдущих веков – музыкантов, живописцев, поэтов – в том, что творили они в условиях, когда насыщенность пространства была на пике. Но насыщенность чем? Тем, что позволяло на Западе говорить, что русская культура умерла. И на Западе было много проблем: о той же Франции, например, говорили как о старой усталой стране, запутавшейся в своих проблемах и переставшей дарить миру идеи.
