Снова и снова заходил Алексей в грязный, пропахший мочой и экскрементами переулок. Зажмурившись, вприпрыжку, на одной ноге… Переулок не менялся, оставаясь всё тем же загаженным и вонючим. Образца девятнадцатого века.
Обитатели местных трущоб, виденные им, одеты в нечто, прямо-таки кричавшее о Викторианской Англии. Грязные обноски, сменившие не одно поколение хозяев, ещё более грязные, ухмыляющиеся лица оборванцев, со смешками и гоготом наблюдающих за явно спятившим чудиком. По спине студента потекли тонкие ручейки ледяного пота…
Лица из тех, о которых классики писали «Испещрены пороком». Раньше Алексей не понимал этого выражения, но сейчас… такие физиономии даже у напрочь опустившихся бомжей не часто встречаются. Парень готов поклясться, что по меньшей мере у двоих из трёх десятков зевак на лицах явственные следы сифилиса.
Тихонечко подвывая от запредельного ужаса и не замечая этого, он молился про себя все богам сразу, смешав в кучу всех. Обрывки молитв и виденных в фильмах ритуалов, придуманных сценаристами, слились воедино.
– Боже, пусть сейчас санитар придёт с уколом, – шептал Алексей исступлённо, – пусть я шизиком окажусь. Пусть дурка, чем такое… За что…
Но реальность не отвечала его мольбам, а собравшие обитатели трущоб веселились, глядя на будущего обитателя Бедлама[1].
– Слышь, дурак, – хрипло заорал здоровенный оборванец в рваном цилиндре, лихо сдвинутом на макушку, – пойдём с нами в паб, – народ повеселишь!
Алексей затравленно взглянул на гоготавшую толпу, ссутулился и пошёл. А что ещё оставалось делать?
Реальность вне переулка оказалась всё такой же, Викторианской. Точнее, трущоб времён Викторианской Англии, разница с милыми особняками состоятельных людей разительна.
Дома в три-четыре этажа, стоящие вплотную друг к другу – настолько, что некоторые переулочки шириной меньше метра. Архитектура самая убогая, эконом-класса, да и построено из откровенного мусора, в котором каменный фундамент мог сочетаться с фасадом из битых кирпичей и вторым этажом из старых досок, щелястых и прогнивших. В щелях неряшливыми пучками торчала старая, потемневшая от времени и сырости пакля, видневшаяся из-под обвалившейся штукатурки.
Особого мусора Алексей на улице не заметил, но его преследовал стойкий запах мочи и экскрементов. Всё пропиталось вонью – дома, грязь под ногами, сопровождающие его оборванцы.
Случайный ветерок, заблудившийся в трущобах, подул на студента, донеся запах толпы.
– Бомжи как есть, – подумал он, впадая в апатию.
Короткая прогулка, и компания с гоготом ввалилась в трущобный паб с крепкой дверью, обитой кусками жести внахлёст. И запахами… боже, как здесь пахло! Казалось, здесь собрали концентрированный аромат трущоб, дабы создать неповторимый букет. Алексей с трудом подавил рвотный рефлекс и огляделся, постукивая зубами.
– Джонни! – Заорал всё тот же здоровяк бармену, рыжеватому мужчине с залысиной, видневшейся из-под сдвинутого на макушку засаленного котелка, – смотри, кого я тебе привёл! Настоящий псих, он у Вонючего Переулка танцевал. То на одной ноге туда скакать начнёт, то зажмурится, то на корточках. Чисто обезьян из зверинца!
Толпа радостно загомонила, оборванцы начали рассказывать бармену и сидевшим в пабе выпивохам эпопею с сумасшедшим, расписывая всё очень смачно и не слишком-то правдоподобно. При этом они обступили Алексея и вовремя рассказов то хлопали его по плечам и спине, то награждая пинком.
– Эй, псих! – Гаркнул Джонни, ковыряясь в ухе, – ты чего эт в переулке танцевал?
– Не знаю, – нервно ответил парень, дико глядя по сторонам и постукивая зубами, – просто я себя здесь не помню.
– Как это? – Заинтересовался бармен, прекращая протирать барную стойку грязным фартуком.
