Лондон, 1880
Выжить в Лондоне конца девятнадцатого века не так-то просто, если ты тринадцатилетний мальчишка с реки.
Разумеется, первый способ выжить – воровать. Но воровать у богатых очень опасно. В таких районах, как Белгравия или Кенсингтон, с прекрасными аллеями и вычищенными до блеска тротуарами, по которым разгуливают няни с дорогими колясками, за нами всегда следят полицейские. Они только и ждут, чтобы нас сцапать. Воровать у бедных ещё опаснее. Мало приятного, когда тебя преследует кожевник, перепачканный кровью, или кузнец с молотом.
Поверьте, я знаю, о чём говорю.
Второй способ выжить в Лондоне конца девятнадцатого века – попасть в работный дом к почтенным сёстрам святейшей милости. Но пусть название не обманывает вас. «Святейшего» и «милостивого» в этих женщинах немного.
Представьте на мгновенье, что вы сидите на берегу Темзы. Солнце обжигает плечи, вода приятно баюкает слух, из плывущих мимо барок долетают потрясающие ароматы. Индийские пряности, деревенские фрукты и овощи, шишки хмеля, который везут в пивоварню, и белый хлеб для господ… Вы наслаждаетесь свободой в сердце самого большого и влиятельного города мира, как вдруг вас окружают женщины, одетые в чёрное. Они хватают вас и тащат в огромное кирпичное здание. Там у вас и других бедолаг отбирают одежду, моют как лошадей, а потом выстраивают в шеренги и заставляют гнуть спину по десять часов в день. И всё это – за жалкий обед.
Вас бы пожалел даже кожевник, перепачканный кровью.
Третий способ выжить в Лондоне конца девятнадцатого века – заниматься знатнейшим делом: следовать своей философии.
Это и есть мой способ.
– Эй, Наки, расскажешь о Великом зловонии 1858 года?
Был конец июня. Стояло жаркое утро. Мы с товарищами работали на илистых берегах Темзы в первые рассветные часы. Улов оказался неплохим: два медных гвоздя, курительная трубка и кожаный ботинок. Всё это можно было продать за несколько пенни, на которые мы могли есть пару дней.
Я с зевком выпрямился и потянулся, оглядываясь по сторонам. Мутные воды Темзы блестели от солнца, а на другом берегу, словно сахарная гора, тянулся в голубое небо купол собора Святого Павла.
– Ну что? – спросил я.
Наки хитро улыбнулся, не переставая шарить руками в грязи. История о Великом зловонии 1858 года была его любимой, и, хотя мы знали её наизусть, Наки умудрялся каждый раз добавлять новые, всё более ужасные подробности. Но его любовь к этой истории разделяли не все.
– Только не это, Клэй. Неужели опять, – пробормотал Тод. Он стоял на коленях передо мной, погрузив руки по локоть в ил.
– В смысле? – обиженно спросил Наки.
– Я больше не могу слушать твою болтовню о мертвецах, навозе и потрохах животных, – ответил Тод. – Мы уже поняли. В 1858 году Темза воняла мертвечиной. Прекрасная история.
– Летом 1858 года Темза не просто воняла мертвечиной, – оскорблённо возразил Наки.
Он как будто считал хранение воспоминаний о Великом зловонии своей обязанностью. Я никогда не понимал, почему Наки одержим именно этим событием. Когда мы с ним познакомились, он уже был таким.
Наки прокашлялся и поднял руку, готовясь начать один из своих подробнейших докладов.
– Стояла засуха, и река обмелела. Даже королева Виктория и принц Альберт, отправившись на прогулку по реке, были вынуждены вернуться во дворец – так их испугал смрад. Темза и вправду превратилась в лужу, кишащую мусором и отходами, мертвецами и личинками…
