Хотя солнце стояло уже высоко, было довольно прохладно. Пахло полынью, в небе сновали быстрокрылые ласточки. Им было хорошо. Лариса, свернувшись клубком, лежала на голой земле и дрожала. Ей было плохо. На ней были только короткая «вареная» юбка и майка – наряд проститутки, как говорил Абай. Он еще много чего говорил, но не это было самое страшное.
Шел 1994 год, стотысячные толпы русских беженцев валили из Казахстана, бросая дома, квартиры и рабочие места. Ограбленных, изнасилованных и зарезанных никто не считал, мародеров и убийц не преследовали, казахские милиционеры при случае сами были не прочь поживиться за счет тех, кто еще вчера были братьями навек, а теперь стали ненавистными оккупантами.
Мужа Ларисы повесили по приказу Абая на придорожном столбе, а ее вместе с десятилетним сыном вывезли в открытую степь.
– Мама, – спросил Стасик шепотом, – что с нами будет?
Под глазом у него расплывался синяк, губы были то ли искусаны, то ли разбиты до крови.
– Не знаю, – ответила Лариса, стараясь не клацать зубами.
Ей было холодно, и это был тот внутренний холод, от которого не спасают ни теплые одеяла, ни горячий чай. Да и кто бы тут дал ей одеяло, кто напоил бы чаем?
Стасик был уже взрослым мальчиком, но глядя на нее, вдруг скривил лицо, силясь подавить подступившие рыдания.
«Я не имею права его пугать, – подумала Лариса. – Кто угодно, только не я».
– Сыночек, – сказала она, – ты, главное, не бойся. Все будет хорошо.
– Здесь? – не поверил Стасик. – В этой стране? Они же не люди, мама.
– Они люди. В том-то и дело, сынок.
Подошел круглоголовый казах с перебитым носом, пнул Ларису в бок запыленным сапогом, замахнулся на Стасика нагайкой. Она называлась камча, к ее концу была привязана гайка.
– Заткнись, билять, – велел казах. – И ты, щенок, заткнись.
– За что вы с нами так? – спросил Стасик.
Ответом был хлесткий удар камчи.
Лариса закрыла глаза. Она ничем не могла помочь сыну. Ее щиколотки и запястья были стянуты грубой волосатой веревкой, врезавшейся в кожу. При малейшем движении натертые ссадины горели, как ошпаренные.
Она не задавала вопросов, она знала, за что им эта мука. За то, что она любила мужа и не давала жирному, похотливому Абаю. За то, что красива. За то, что родилась русской, в конце концов. И изменить что-либо было невозможно.
Все кончено, поняла она, когда очнулась в провонявшем бензином багажнике, связанная, беспомощная, отчаявшаяся. Дорога, занявшая полтора часа, показалась ей вечностью. Но лучше бы это путешествие никогда не кончалось. Потому что, вытащенная на свет божий, Лариса очутилась в совершенно ином мире, диком и первобытном. Здесь человеческая жизнь стоила немного, особенно если речь шла о таких бесправных существах, как русская мать и ее выкормыш.
Услышав взрыв хохота, Лариса открыла глаза. Абай стоял в окружении казахов в толстых полосатых халатах и что-то говорил им, указывая на нее. Мужчины выглядели оживленными. Один из них, одетый в желто-зеленый клетчатый пиджак и меховую шапку, направился к пленникам. Остальные, весело перекликаясь и задорно посвистывая, устремились к своим коням, пасущимся на пригорке.
Приблизившийся к Ларисе казах достал из-за пояса нож. Она похолодела. До сих пор она надеялась, что все закончится групповым изнасилованием, но, похоже, злопамятному Абаю было этого мало. Но почему он не прикончил пленницу в городе, как сделал это с ее мужем? Зачем привез в эту степь, где было бесполезно звать на помощь? В небе кружили коршуны, присматриваясь к происходящему на земле. Они чего-то ждали. Чего? Об этом не хотелось думать.
– Со мной делайте, что хотите, а мальчика отпустите, – быстро проговорила Лариса.
Клетчатый ничего не сказал. Взмахом ножа он разрезал путы на ее ногах. Подошел Абай, остановился над Ларисой, переговариваясь с Клетчатым по-казахски. На шее у него зачем-то висел детский красный свисток. О чем он беседовал с Клетчатым, было непонятно. Ларисе удавалось разобрать лишь отрывочные слова: «игра», «победа», «награда».
