Глава 1
Скрежет ставень нарушал тишину, царившую в старой, забытой внешним миром хижине. Заросшие сорной травой нижние доски уходили в землю, казалось, покосился сам остов. Под напором времени и беспощадного ледяного ветра. Это жалкое укрытие не могло спасти от осеннего холода. Не могло оно спасти и от ядовитого медного свечения едкой Луны.
Внутри хижины раздавались нетерпеливые шаги, тревожно ударявшие о влажный, в редких местах даже покрытый мхом пол. От стены к стене бродил, заложив за спину руки, мужчина. Иногда он подходил к столу, на котором были разбросаны пожелтевшие от времени бумаги, склянки с жидкостями, шприцы современные и старые, охотничьи, для вкалывания противоядий, врезающиеся в самую плоть, разрывая кожу. Охотник, подходя к столу, раз за разом брал одну и ту же склянку, полупустую, недавно открытую. Он сверял количество оставшейся в ней жидкости с нанесенной на деревянной линейке шкалой, вместо делений были изображены древние иероглифы. Вновь и вновь нервно отбрасывая линейку на стол, мужчина продолжал ходить взад и вперед, меря шагами комнату крошечной хижины. Не обращая внимания на тяжелое, судорожное дыхание и всхлипы, доносившиеся из угла комнаты. Он обернулся лишь когда его позвал по имени женский голос.
– Шон…
Охотник обернулся, холодно взглянув на покрытый тенью уголок помещения, куда не попадал свет от единственного окна. Докуда не добиралось это ядовитое свечение. На полу, вжавшись в угол, сидела женщина. Она прижимала к себе мальчишку лет восьми, тот был страшно бледным, его бил озноб, по коже струился пот. Ребенок явно был не в себе, его глаза то широко раскрывались в приступе боли, то почти закрывались под весом потяжелевших век. Синие вены вздулись, отчетливо выступая на сероватой коже, пульсируя под напором учащенного сердцебиения. Он иногда что-то выдыхал, пытаясь поймать ртом такую желаемую струю свежего воздуха, его грудная клетка вздымалась и резко опадала, иногда замирая, иногда начиная содрогаться под нечеловеческими усилиями для столь простого процесса – дыхания. Мальчишка сидел спиной к женщине, та положила одну руку ему на лоб, другую – на грудь, держа его, не выпуская, чтобы он ощущал, что его держат, что его не выпустят, не позволят ему взорваться, не позволят испариться. Не позволят сойти с ума. Когда дыхание ребенка стало отчаянно тяжелым, женщина подняла взгляд к мужчине.
– Шон, зачем так рано?
– Мне вкололи в пять, меня никто не спрашивал, – сухо, пусть и немного нервно сказал охотник.
– Поэтому ты почти не помнишь процесс. Неужели, это действительно должно быть так?
– Я знаю, что делаю!
– Но он еще ребенок!
– Никто не просил тебя идти сюда.
– М-ма…
Женщина быстро опустила взгляд к мальчишке, прижавшись губами к виску ребенка, начав его целовать и тихонько укачивать.
– Тише, мой маленький, все хорошо. Скоро все закончится. Мой маленький волчонок…
– Ты накаркаешь, что он действительно им станет.
Мальчишка вдруг вздрогнул, дернул руками и вцепился пальцами в руку матери, которой та прижимала его к груди. Он слепо смотрел перед собой, широко раскрыв рот, казалось, просто не в силах его закрыть. Потому что что-то выламывало линию его челюсти.
– Ты уверен, что верно рассчитал долю зверина? – не выдержав, едва не выкрикнула женщина. Охотник нахмурился еще сильней и подошел к ним, встав на колено, грубо ухватив мальчишку за подбородок и подняв его лицо к себе. Он чуть отогнул верхнюю губу ребенка и уткнулся пальцем в значительно увеличившийся клык. Шикнув, Шон встал и вновь прошел к столу, вновь взяв склянку и линейку.
– Шон…
– Замолчи, Эльза! Это традиция! Если хочет стать охотником – должен пройти через всю эту интоксикацию! Яды в нем приживутся, а если нет – то он никогда не сможет выйти на полноценную охоту и будет всю жизнь каким-нибудь жалким лекарем, в подметки нам не годящимся!
