Ты многолика и переменчива, как истинная женщина. Ты весела и задорна, как молодая крестьянка. Ты дряхла и облезла, как старая нищенка. Ты несерьёзна, как юная кокетка – и сурова, как дева-воин. В одном ты постоянна: в извечной любви к свободе, в своей дикой самобытности.
Всё это о тебе, Венеция. Ты играешь веерами флагов и наряжаешься в ночные огни. Твои духи оставляют тяжёлый шлейф затхлой воды в каналах – воды, что точит гниющие фундаменты твоих роскошных дворцов. Ты смешиваешь судьбы, лица и характеры – так мудрая старуха опытной рукой бросает в суп травы. Это варево подогревают страсти; оно томится в сыром воздухе некогда болотистых мест и к весне закипает. Город захлёстывают жизненные соки, вызревавшие всю промозглую осень и зиму. Начинается карнавал.
Великий дож Паскуале Малипьеро1 прогуливается с семейством. Доходящий до пола пурпурный кафтан с золотым тиснением (последнее изобретение гильдии ткачей бархата) чересчур тяжёл для его старческих плеч. Под белой маской «вольто» даже собственное дыхание доставляет ему неудобство. Великий дож любил карнавалы, когда был помоложе. Раньше бывало любопытно узнать из первых уст, что думают граждане Светлейшей республики о своём Сенате. Но разменяв седьмой десяток, Паскуале почувствовал, что всё это его уже не забавляет. Гораздо более приятными он стал находить часы в своём кабинете (которые, признаться, частенько проводит в полудрёме).
Однако сегодня ему пришлось покориться необходимости и показаться на публике, чтобы заслужить одобрение подданных. К тому же Паскуале счёл, что не помешает лично присмотреть на карнавале за единственной дочерью. Маддалена расцвела стремительно и неожиданно, как это бывает с подростками. Глядя на её матовую белоснежную кожу, изящный изгиб шеи и плавные линии женственной фигуры, так внезапно обрисованные лифом платья, старик чувствовал, как захлёстывает его отцовская гордость: эта роскошная молодая женщина была плоть от плоти его. Но та же сияющая красота юности, что заставляла дожа самодовольно расправлять плечи и умилённо улыбаться, она же вселяла в его сердце и холод тревоги.
Вот и сейчас Паскуале разглядывает сквозь прорези маски дочь. Она идёт чуть впереди, под руку с матерью. Став догессой, Джованна с новым усердием предалась своей страсти – нарядам. Дож всю жизнь с презрением относился к этому увлечению жены. Но оказалось, что и оно может послужить республике: под руководством Джованны открылось и уже начало приносить доход производство вышивки – первое в Венеции. «Да, пожалуй, и во всём мире», – не без удовольствия отмечает про себя Паскуале.
Конечно же, мать поспешила передать дочери все тонкости этой женской науки, так что Маддалена сегодня как всегда прелестна. Даже слишком прелестна для всех этих проходимцев, чьи сальные взгляды, по мнению отца, могли бы прожечь дыры в дорогой материи её платья, сшитого по последней моде специально для карнавала. Лиф плотно облегает фигуру до талии, и даже тяжёлые складки парчи с золотыми нитями не могут скрыть того, как плавно покачиваются её бёдра при ходьбе. Старик морщит нос и переводит взгляд на купола Сан-Марко.
Чтобы настроиться на праздничный лад, он вспоминает о том, что торговля снова процветает, а результаты скрупулёзных подсчётов казначейства радуют, чего не бывало на протяжении многих лет правления его предшественника. При этой мысли Паскуале усмехается под своей маской. К тому же, нельзя не признать, что карнавал года 1458 от Рождества Христова удался на славу. Завтра наступит Жирный вторник, последний день карнавала. Так что уже можно считать, что эта карнавальная неделя прошла без серьёзных скандалов. Не было ни давки на раздаче сувениров, ни крупных краж – опять же, впервые за долгие годы, когда бурное веселье ходило рука об руку с бедой.
