Две женщины, жившие в нескольких милях друг от друга, с разницей в несколько дней читали один и тот же отрывок из одних и тех же мемуаров. У обеих издания были потрепанные, с загнутыми уголками. Одна нашла книгу среди вещей матери, вторая взяла томик в каком-то архиве. Отдельные абзацы они выделяли желтым или розовым маркерами. Тронутые плесенью страницы испещрили пометками и вопросительными знаками, размышляя над историей Марни Спеллман. Переворачивая страницу за страницей, ставили под сомнение достоверность каждого слова в «Неуёмном сердце». Одна из читательниц искала ответы на вопросы о событиях, имевших место в пору её детства. Вторая штудировала книгу, чтобы постичь разум и душу её автора.
Снова и снова, даже когда открывалось невообразимое, книга служила им путеводителем, а потом, словно стрела, вонзалась в сердце каждой из них, одновременно раздражая и побуждая к действию.
В тот день после обеда родители уехали по делам на «большую землю», а нас с братом оставили трудиться на ферме. Отец велел вычистить хлев, а также перестелить солому в курятнике. Я ненавидела такую работу, и отец с матерью, я была уверена, специально поручили выполнить её в их отсутствие, – чтобы не слышать моих жалоб. От шестилетнего Кейси, конечно, толку было мало. Не сказать, что он не пытался мне помогать, но, как обычно, львиная доля работы ложилась на мои плечи. Как всегда. В довершение ко всему, по настоянию матери, мне, разумеется, надлежало прополоть огород и вымыть пол в кухне.
– До блеска, Марни.
Я почитала её. Скорее, просто как мать, а не из-за её отношения ко мне. Меня всегда жутко бесили её указания, которые она отдавала напевным голосом.
Кейси заявил, что устал помогать – хотя с чего бы ему уставать? – и мы решили передохнуть на вершине холма, увенчанного тремя древними кедрами, которые я нарекла Высочайшими особами, – в честь маминой любимой музыкальной группы «Сьюпримс»[1]. На наших угодьях это была самая высокая точка, откуда обозревалась вся округа. Я прихватила с собой сэндвичи и яблоки.
Позже на меня посыплются упреки в том, что это я во всем виновата: если б взяла на пикник сэндвичи не с копченой колбасой, а с арахисовым маслом и джемом, всё было бы иначе. Говорили, что, возможно, толчком послужило мыло, которое сварила мать. Из лаванды, что росла у нас в саду, тройного помола – мы с братом сами его мельчили. Но найдутся и такие, кто скажет, что всё это ложь.
Кейси первым увидел пчелиный рой.
Мы лежали на спинах, смотрели на небо. Нас обдувал лёгкий ветерок, проникавший сквозь зелёную бахрому лиственного балдахина.
– Смотри! – вдруг вскричал Кейси, возбужденным от страха голосом.
Я проследила за оцепенелым взглядом брата. Рой появился над нами – сначала как тёмное облако, которое затем превратилось в колышущуюся волнообразную массу. Её природу в первую минуту я не распознала. Сориентироваться мне помог характерный шум. Пчёлы. Рой принимал различные формы, которые одновременно пленяли воображение и насмехались надо мной.
