Всё бы ничего, если бы он жил в Германии восемнадцатого века, был девочкой и носил имя Анна Мария. Но его угораздило родиться мальчиком в России начала двадцать первого века под именем Ульрик Огюст Михельсон. Мама ласково звала его Рикки, младший брат, которому едва-едва исполнился год, называл Ога, а все остальные, в их числе папа, которому принадлежало авторство "Огюста", звали Михель, или попросту Миха.
Всё бы ничего, но, кроме того, что он был единственным человеком в классе со смешным именем, он ещё видел сны.
Обычные сны видят все – все мальчишки десяти с хвостиком лет ходят капитанами на старинных судах, погружаются в пучины океана, летают на драконах, спасают принцесс и улепётывают от превосходящих сил противника по пустым тёмным улицам заброшенных городов. Сны эти каждый день разные, часто отрывочные, и обычно полностью стираются из памяти ещё до завтрака.
Сны Ульрика были совершенно другими. Он закрывал глаза в одном мире и открывал их в другом. И он понятия не имел, который из них настоящий.
Цепочка следов начиналась на вершине холма и вела вниз. На глинистой, влажной после дождя почве, отпечатки босых ног с тряпочкой, повязанной на большом пальце, были глубокими и чёткими – не то что следопыт, слепой бы прочитал.
Двое, стоящих на вершине холма, переглянулись. Эльф, приземистый, коренастый, с татуировками на мускулистых руках и намечающимся пивным брюшком, недовольно поморщился:
– Как же надоели эти странники… Как осень, как урожай, так они повадятся ходить туда-сюда. И вхооодят… и выхооодят, – то поле потопчут, то в деревне домик на сувениры растащат, то женщин напугают, то дети за ними увяжутся. Сладу нет никакого. И отстреливать жалко обормотов этих – сами же не знают, куда их занесло и зачем.
– И ладно бы в одном месте появлялись, так нет же, – поддакнул долговязый и сухощавый, дочерна загорелый гном, с отсутствующим видом поглаживая висящий на поясе кошель. – Знали бы, откуда ждать, уже давно заборчик бы соорудили, гостиничку поставили, глядишь и денежка бы закапала.
Двое стояли на вершине холма и смотрели на рощицу у его подножия, за которой всего несколько минут назад скрылась фигура мальчишки с тряпочкой, повязанной вокруг грязного большого пальца.
Совершенно определённо это не было Германией 18го века. Совершенно определённо это вообще не было Германией.
***
Утро началось как всегда – с пронзительной трели будильника. Последние две недели учёбы перед началом летних каникул тянулись и тянулись, бессмысленные и бесконечные, ненавидимые одинаково сильно и учениками, и учителями.
Мир за окном класса был залит солнечным светом, в нём кружились невесомые пылинки и запах цветущих яблонь, мир обещал свободу и манил бликами на горизонте. И весь класс знал, что там, весь класс ждал конца уроков, чтобы рвануть к этим бликам. На горизонте было море. Мир звал купаться.
Ульрик изо всех сил пытался сосредоточиться на том, что говорил учитель, но рассказ был таким монотонным, а солнце пригревало так ласково, что очень скоро его глаза, следившие за танцем пылинок в солнечном луче, начали слипаться.
Воображаемый шум далёкого моря становился всё более явным, к шороху волн примешивался звук шагов по песку, слышались отдалённые крики вечно недовольных чаек и крики людей, ещё более недовольных. Крики людей приближались. К звуку собственных шагов добавился топот чужих ног.
В тот момент, когда глаза Ульрика окончательно закрылись, раздался тонкий свист и в спину его, аккурат между лопаток, ударило что-то тяжёлое. Судя по ощущениям, это была здоровенная еловая шишка.
Над левым ухом прожужжала ещё одна, следующая прошла прямо над головой, взъерошив волосы на макушке. Решив, что тот, кто кидается шишками, уже успел пристреляться, и очередной "снаряд" обязательно попадёт в цель, Ога метнулся в сторону…
