«У каждого врача имеется собственное кладбище»
Весной Семён Бабанин заболел – стал чувствовать, что сердце становится чужим. Среди ночи оно вдруг взбрыкивало, как телёнок, а днём норовило на середине вдоха замереть вроде старого мерина. Ходить же по врачам Семён противился. Свою мать он схоронил совсем молодой, в больнице на глазах у врачей она и померла от почечной болезни – диагноз уже патологоанатом поставил. После её смерти стал Семён Бабанин к докторам относиться без уважения и с немалым подозрением.
Из лекарств Семён признавал только мазь от чесотки. И всегда почтительно помнил, как ещё в четвёртом классе мать быстро вылечила его, раздев донага, с горем пополам насильно вымазав вонючей мазью. Чесоткой болеть ему больше не доводилось, но силу чудодейственной мази Семён крепко запомнил и держал её у себя в доме постоянно. Войдя в возраст, когда прижимали болячки, смазывал беспокойное место чесоточной мазью. От такой процедуры организм вздрагивал, болезнь сразу проходила.
По причине отрицания докторов и на сей раз в поликлинику он особо не торопился, старался без лекарств перемогаться. Жена Валентина, кое-как притерпевшись за долгую совместную жизнь к противоестественному характеру мужа, лишний раз по пустякам его не тревожила. Теперь же, учуяв неладное с мужниным здоровьем, до того раздухарилась, что каждый день поедом ела, гнала в больницу.
– Ступай, старый чёрт, обследуйся… лечиться тебе таблетками и уколами надо… загнёшься ведь как пить дать с мазью своей чесотошной, – ругалась Валентина почитай по всему дню. Тронутый жениным вниманием, Семён месяца через три позволил уговорить себя.
Участковый врач, Герберт Арнольдович, известный на весь район философскими раздумьями и ненасытной любовью к дорогому коньяку, на жалобы Семёна только руками развёл:
– А что же вы, батенька, желать изволили, шестой десяток разменяли… Ваша кардиограмма – согласно возраста…
Семёна от таких речей начало меленько потряхивать:
– Моей левой ноге пятьдесят два года, болит с детства. Правая нога тоже всю жизнь со мной прожила, а ведь не побеспокоила ни разу, хотя и ей вроде за пятьдесят?!
Семён покраснел, не зная, что бы такое ещё сказать веское, но ничего дельного на ум ему не подоспело. Он в сердцах вскочил со стула и резвым шагом вымахнул из кабинета, вдарив кулаком по двери.
– Доктора называются, полполиклиники их перемёрло, себя вылечить не могут! Возраст ему мой помеха… Да я от работы, которая с мальства без передыху, надсадился. А Герберт этот пожизненно в докторах, тяжельше карандаша в руках ничего не держал, вот и не разбирается в болезнях, – бурчал Семён в автобусе всю дорогу. Но ближе к дому чуток гонора сбавил, попритих – силы оставил на объяснение с Валентиной. Неловко всё же было в глаза ей смотреть, переживает за него человек, а тут такая ерунда приключилась… Не сдержался опять…
Волновался напрасно. Валентина будто именно такого результата и ждала от его лечебной прогулки.
– Ладно, Сёма, уймись, разошёлся. Ничего, не всяк помирает, кто хворает. Ежели не хочешь у местных дурачков лечиться, неволить не буду. Но завтра до поликлиники, уж будь добр, прогуляйся за направлением в край – к умным врачам поедешь обследоваться, – только это и промолвила.
Семён хотел возразить, но споткнувшись о жёлтые огоньки в жениных глазах, сразу примолк. Он похожие огоньки у неё видел, когда соседскую Нюрку, которая страшней войны германской, за сараем спьяну приобнял. Хоть и было это лет двадцать с гаком назад, и спиртного принял он тогда без меры, если на Нюрку польстился, только очень хорошо запомнил, в каком гневе его жёнушка обретаться может. И всеобщее мнение, что у него жена благоразумная, когда синяки от сковородника на морде прошли, опроверг в собственных размышлениях начисто, но руки сразу перестал к чужим бабам тянуть.
