В альпийском сиянии

Так и барахтался, тщетно пытаясь найти хоть какую-то опору. Распластался, будто паря над утробой пропасти, в удушливых, жгучих волнах вязкого, темного вроде бы воздуха. Внутри все цепенеет от ужаса при одной только тусклой мысли, что я себе не принадлежу и что эта невесомость сейчас рассосется, а гулкая пустота затянет меня в себя. Лихорадочно пытаюсь сообразить, за что же зацепиться. В угрюмом, густом, багровом свете угадываются разрастающиеся витиеватой окантовкой отроги, напоминающие наросты темного мяса с лоснящимися проблесками зубов. Поднять голову и даже опустить ее не получалось – шея утратила к этому способность. А может быть, и некуда поднимать и опускать, ведь никаких верха с низом и нет. Только палящая протяженность. От жара я перестал понимать, где мое тело, а где уже нет. Тогда еще одна смутная догадка окатила меня – я не видел ничего вокруг. Я слышал. Осязал этот едкий звук, который все явственней и явственней, расщепляясь на две ноты, хромающим диссонансом приближался ко мне. Меня приплющило, и я растекся, судорогами распускаясь по некой плоскости. Что-то бесцветно вспыхнуло, и меня вывалило в полусвет.

Я снова лежал ничком на своем спальном месте – надувном матрасе, на полу у окна. В нашей с Денисом комнате на общей кухне. Из щели между шторами выпадал блеклый луч. В нем кружились в хороводе то ли соринки, то ли снежинки. В приоткрытое окно с улицы вдруг донеслась сирена то ли полиции, то ли скорой помощи.

Схватил по привычке телефон и тут же заметил плюс одно уведомление о письме. Немедленно открыл – вал облегчения поднялся где-то там, в одном из желудочков сердца. Мне подтвердили собеседование в следующий вторник в туристическом офисе лыжной станции, куда я хочу попасть на работу и чей отдел кадров уже неделю методично заваливаю письмами и даже достаю звонками. Довольно мягким тоном сообщалось, что руководитель как раз вернется из отпуска и будет готов уделить время на очное знакомство с моей кандидатурой.

Заметив, что уже половина десятого утра, я бодро подхватился и принялся собираться на работу. Сегодня – мой крайний, он же последний, день здесь.

– Bien… Dis-donc… Ça file vite…[1] – грустновато растягивая слова, вывел он.

– Oui, chef[2]! – подтвердил я с придыханием, глядя мимо, устало улыбнувшись уголками губ.

Да. Время все время бежит все быстрее. И быстрее. А под конец так и особенно.

Шеф уже несколько дней как отдыхал в отпуске – не знаю, зачем зашел, вдруг. Просто как будто так и нужно. Вроде он, по его собственным словам, выроненным в разговоре на той неделе, собирался уехать куда-то туда, в Испанию. Начальства второй день не наблюдалось, да и не предвиделось наблюдать. По некоторым приметам, о которых слишком долго распространяться и отдавать отчет даже самому себе. В составе только я и Гвенаель, выполнявший функции главного: открывать ресторан, закрывать его, калькулировать скудную выручку.

Уже без четверти два пополудни, а мы так до сих пор и считаем посетителей по пальцам одной руки. Возрастом чуть младше меня парочка, заказавшая два тирамису. Тирамису со вчерашнего вечера стояли в холодильнике, но востребованы оказались только сегодня днем. Чуть поодаль – мужчина с солидной красноватой лысиной, напоминавшей окаймленную горами долину, разложивший разноцветные папки на столике и, деловито нависнув над ними, попивавший колу со льдом. Плюс две девушки средних лет в плетеных босоножках. Обе то и дело закуривали тонкие длинные сигареты, оживленно болтая о маршруте чьих-то каникул, когда я приносил им по капучино пару раз.

Да и все. Да, вот и все. Все те же, все там же. И подобное повторялось далеко не первый день.