Это была обычная воскресная служба. Отец Борис выслушивал короткие исповеди прихожан перед причастием. В сельской церквушке их и было-то немного – с три десятка. Но на сей раз он ощутил глубокое утомление уже после двоих исповедовавшихся. Батюшка отчетливо уловил неискренность в словах кающихся, и ему стало тяжело принимать их. Впрочем, отец Борис одумался и укорил себя за «неправедное самочувствие», набрался терпения.
Однако прошли еще трое – бабушка и две молодые девушки, и священнослужитель почувствовал скуку вкупе с раздражением. Все вокруг него – непроходимые грешники, ничего не меняется из года в год, из недели в неделю. Они проживают будни и возвращаются к службе с новой порцией грехов.
При всей абсолютной вере в силу молитвы и всепрощения, отец Борис допустил сомнение: а что если большинство этих селян не простят там, наверху? За тяжкие грехи вроде убийства, колдовства, вступления в половые связи без любви и до венчания, идолопоклонства, зависти, беспросветной лжи непросто получить прощение без должного покаяния. Что если они тут все лгут себе и друг другу? Отец Борис не читал в глазах многих исповедующихся ни грамма истинного понимания и раскаяния. Он, как праведник, получит спасение, но как пастырь с такой неискренней паствой – нет.
Вот семейная пара Челноковых приближалась к отцу Борису. Сперва он, за ним – супруга. Немолодые, но детородных лет. Однако главная причина, по которой они здесь – бесплодие. У обоих. Муж, не пропускающий мимо себя ни одной юбки; и жена, кроткая с виду, но дьяволица внутри.
– Просим прощения у Бога, что не исполнили свой священный долг, – неизменно говорил Челноков.
– Пусть Он простит наши грехи, если мы в чем виноваты, и благословит нас стать родителями, – вторила ему супруга.
Отец Борис отбросил тягостные мысли и выполнил то, что положено: благословил обоих, наказав молиться, и отправил с Богом. А сам подумал: хоть бы раз, темные люди, всерьез прошли медицинское обследование. Легко уповать на Бога, коли сам плошаешь и за собой не следишь. Медицина и религия не во всем могут быть совместимы, но отец Борис допускал, что в иных случаях они обязаны идти рука об руку. Священнослужитель, однако, должен быть сильным. Терпеливым, милостивым. В конце концов, не ему решать, давать ли этой паре детей.
За горе-супругами пришла очередь Рыбакина. Односельчане его всюду шарахались – так и в церкви держали заметную дистанцию.
– Отец Борис, я выполнил ваши наказы, а на душе тяжело. Что еще можно сделать, какую молитву прочесть?
Так и хотелось ответить, что за убийство никогда ему не получить прощения. Но долг священника обязывал сказать то же, что и всем, и всегда.
– Молись и будешь ты услышан. Спаси Господь, – проговорил отец Борис, помазывая его и отпуская.
Священнослужитель дослушал остальных, повторяя одну и ту же процедуру. И поражаясь, насколько собственные слова стали машинальными, заученными, потеряли сакральность. Сегодня вдруг вслушавшись в то, что ему говорят, отец Борис ужаснулся: сколько грехов… Им просто было нужно прощение. Временное заглушение совести, которого хватит до следующего раза, когда все повторится снова. Почувствовать стыд и вину (перед Богом, не перед собой или семьей), прийти на службу в храм – и освободиться. Начать все сначала с еще большим упоением.
С этой поразившей его мыслью отец Борис еле довел свою Литургию до положенного завершения. Когда селяне принялись расходиться, он услышал, как две бабушки обсуждали Егоровну – местную травницу.
– Надо сходить к Егоровне, а то спину совсем тянет, – посетовала одна.
