***
– Сонь, я тут, рядом, за дверью сижу.
– Пап, это ты? Голос странный у тебя.
– Я, кто ещё, простыл немного, вот и осип.
– Как это я тебя так хорошо слышу, ведь дверь у меня звуконепроницаемая.
– Если сидишь под ней под определённым углом и говоришь с наклоном головы в определённую сторону, то слышно.
– А почему ты не заходишь ко мне в комнату? Я так соскучилась, эти твои командировки, когда это всё кончится!
– Да ладно тебе, за них знаешь какие деньжища платят. Да к тому же реже вижу эту мегеру.
– Это ты про маму?
– Ага.
– Блин, как здорово мы с тобой играли в детстве, я так скучаю. Ну зайди уже в комнату, это странно – через дверь разговаривать.
– Да ну нафиг заходить, придётся же дольше болтать, расспрашивать тебя о твоей жизни, а мне лень, я, знаешь, как устаю.
– Устаёшь, понятно. Ты много не расспрашивай, просто рядом посиди, пока я вот тут уроки делаю.
– (тишина).
– Пап? Ты там?
– тишина.
– Что-то я тебя совсем не слышу, плохо наклоняешь голову под определённым углом!..
– Тишина.
– Тишина… эта мне дверь дурацкая, сейчас пап, сейчас я её выломаю. Вот так! На тебе! На!
Никого. Темно.
– Ты сидел вот здесь, вот на этом месте, да, пап?
Тишина. Никого. Темно.
– Ты сидел тут, я поняла, вот тут как раз на этом месте ещё тепло, ты только что здесь сидел и только что со мной разговаривал. Я тут посижу, вместо тебя, погреюсь о твой след.
Тишина. Никого. Темно. Я греюсь о тёплый след от папы на стене.
***
Блин, кто прошлогодний газон отодрал и над головой подвесил? Тоже мне, весна. Весна – это солнышко там, птички, травка зеленеет. А это что? Не хватает только дождя.
Ну привет. Вот и он, дождь. Салют.
… Пари – э ля капиталь дё ля Франс… Се са капиталь политикь, экономикь э администратиф…
Ай, блин, лужа.
…Пари – э тюн де плю гранд виль дю монд…
Ай! Лужа. Что ж ты такая чумазая-то? Была бы чистая, было бы понятно заранее, на какую глубину погружаться в случае чего.
…Иль комт пре дё кэнз милион дабитан…
Поросятам сейчас самое оно.
…А Пари илья боку дё мюзе…
А вот и поросяка, Мишка, мой одноклассник. Ну-ну. Давай, вся лужа – твоя. Разбегись как следует, придурок. Ой, гляньте на него, и правда берёт разбег. И. Ну. Плюх! Есть.
– Фак! – ругается.
– Хрю-хрю! – здороваюсь с Мишкой и громко хи-хи на него. Свинтус обтекает, ни гу-гу. – Тебя не учили что ли здороваться?
В ответ недовольная поросячья рожа с фингалом под гляделкой. И по лужам успевает, и драться не забывает, грубиян…
– Привет, Сонь, – хлобысть по спине.
Анька! Она же Пончик, она же лучшая подруга. Мы живём в одном доме, только подъезды разные. У неё совершенно дурацкая привычка кулачить меня по спине, вот так, с утра, по пути в школу. Как будто я без её рукоприкладства не пойму, что это – она. Ещё как пойму: за километр разит бак-беляшом. Бак-беляш – это Анькин верный друг, товарищ и спутник по жизни.
– Хорош, а! Так-то больно вообще-то. Какой рукой приложилась? Той, что бак-беляшом заканчивается?
– Мня-га.
– Зараза такая! Значит у меня на спине жирная блямба мигает на весь космос?
Останавливаемся (время 8.07! через 23 минуты урок французского начнётся, а до школы ещё чапать и чапать). Анька осматривает мою спину – изучает место удара. Радостно сообщает:
– Чисто. Я ж аккуратно бью, гигиенично.
– Аккуратно она бьёт. – Ладно, прощаю на сегодня, айда быстрее, опаздываем.
Анька тоже без зонта. Хотя куда ей еще зонт, руки страсть как заняты: одна снабжает бак-беляшом бездонный рот, другая сменку тащит.
– Обжора ты, дома завтракать не пробовала?
– Да я завтракаю… дома, тоже, – и остаток бак-беляша, словно Ди Каприо в "Титанике", тонет в Пончиковой бездне. И даже крошек не остаётся на руках. Она их слизывает. Вот прямо языком. Вот прямо посреди улицы. Божечки мои, какое фу! Ну какое же фу, а.
