[Тексты Лины Сальниковой | @tatkalina]
[Фото на обложке Дины Беленко | @dinabelenko]
Нити солнца ложатся косо на циферблат,
ветер косы плетет занавесочным тонким лентам.
Я храню в себе сонмы историй, дорог, заплат,
мира теплую мирру и пару минут до лета.
Все мы – несколько слов, пыль докуренных сигарет,
поспеши рассказать себя – может быть, кто услышит.
Только если всё лишнее в нас и о нас стереть —
остается любовь. Так устроено чем-то свыше.
Это всё, что тебе обязательно знать о людях:
у тебя к ним что-нибудь будет, у них не будет —
и такие несовпадения совершенны,
потому что без них не сбывается притяжений.
Не совпасть бы один в один, и душой, и телом —
потому что так ты словно проходишь стену,
так проходишь насквозь, будто штору косое солнце.
Ничего и ни в ком от такого не остается.
Хоть зазубринка, хоть какая-то непохожесть,
несогласие среди сотни согласных множеств
между вами пусть однажды, но существует.
Только так и можно увидеть себя живую.
Только так и можно услышать в другом живого,
а не эхо, повторенное слово в слово.
Только так не становятся отзвуком, чьей-то тенью.
Обоюдность различий.
Взаимность несовпадений.
Ходишь странной, как будто душа без тела.
По щепотке от мира кладешь в гербарий.
Я о чём-то тебе рассказать хотела,
только громкость мне кто-то теперь убавил.
Замечаешь все шорохи, запах тонкий —
это сердце под листьями бьется сухо.
Столько листьев насыпалось, жизней столько —
только кто-то лишил половины слуха.
Я хотела сказать тебе об огромном,
только громкость мне кто-то теперь убавил.
Запах тонкий по узкой сушеной кромке,
травы судеб, сплетения их, гербарий.
В пожелтевшей сердечной моей коробке —
я хотела сказать, кто-то звук убавил —
я людей, как цветы, оживляю, робко
прикасаясь по памяти к ним губами.
Имя твое бы высечь на сердце загодя —
не страшно тогда и в жизнь, и в другие странствия.
Солнце дрожит в небесных весенних заводях,
и дрожь эта требует чуткости и участия.
Имя твое шифровать бы татуировками —
деревом Тургора, пятой стихией – в памяти.
Солнце сегодня робкое, небо робкое,
тихо дрожат от легкого ветра заводи.
Загодя, вырезать имя на сердце загодя,
чтобы не страшно ни в омут, ни в жизнь, ни в заводи.
Чтоб на изнанке, твердой рукой записано,
пульсировало и вело за дрожащей высью нас.
И в свете счастливого, и среди мрака лютого —
чтоб помнить, как я, несмотря ни на что, люблю тебя.
Она обожает летать, но не в этом дело.
Февраль превращается в джунгли: жара и звезды.
Хорошая книга – история совпадений:
читаешь про запах, и запах щекочет ноздри.
Она остывает от города, привыкает
к бескрайней свободе, где больше не давят стены.
И город становится скомканными клочками,
пока льется свет через листья, сливаясь с тенью.
Пока о ней варят кофе и пьют ночами,
скучают, по дому её собирая вещи,
она растворяется в местности, изучает
и чувствует счастье, огромное, человечье.
Хорошая книга – страницы пересечений:
на каждой сердца́, как созвездия, бьются ближе.
Ей боги небесные карту полета чертят,
и гаснет надолго февральский огонь вечерний.
Зажжется, когда она книгу свою допишет.
>Солнце катит ньютоновским яблоком за холмы»,
>оставляя закатные брызги на сводах крыт.
У хороших историй всегда есть приписка «мы», | остальные не стоят ни времени, ни игры.
Это в нас – краснобокие, огненные сердца | созревают к весне, вычисляют по облакам,
с кем истории наши останутся до конца, | а на ком остановятся время или строка.
Мы храним чудаков, одиночек, несущих свет. | Выключаем февраль, если некого в нём жалеть.
>Тот, кто знает закон, успевает взглянуть наверх
>до того, как закат разбивается на земле.
Та, что тебя не ждет, выключает звук.