Несколько лет, наездами в родной КарАчев, записывала в тетрадь, а иногда и на репортёрский магнитофон, который иногда выдавали на работе, короткие, словно вспышки, рассказики мамы о жизни. И делала это просто так, для своих детей, но спустя сколько-то лет, подумала: а не «сшить» ли из этих эпизодов «лоскутное одеяло», которое послужит не только моим детям, но и тем, кто захочет узнать: а как жилось простому человеку при социализме? Ведь маме «повезло» быть ровесницей этого периода жизни России (1903—1994гг).
Конечно, из этих «лоскутков» могла бы своими словами написать повесть о жизни матери, но потом решила, что надо сохранить интонации, отдельные слова, произносимые зачастую «не литературно», местный выговор, – составить повествование рассказчицы.
Если бы знать, что выбрала такой трудный путь!..
В течение нескольких лет составляла узор повествования, избрав вроде бы простой ход, – хронологический, – но ведь в него надо было вплести отступления, усиливающие тот или иной эпизод, так что «ход» то и дело вроде бы сбивался с ритма, да и сам процесс «сшивания» оказался сложен, – подбирать «нитки» (свои слова, выражения), чтобы они не были заметны, не портили общего узора, чтобы не проявлялось вдруг и не к месту лицо автора. Но спустя несколько лет появится книга, которую за свой счет издам в местном издательстве под названием «Свет негасимый», а позже переименую на «Ведьма из Карачева». Все, прочитавшие повесть, говорили: «Будто сидела твоя мать и рассказывала».
В заключении приведу мамины слова: «Читать будете, так знайте: вранья здесь нет, всё честно и благородно рассказано, только одна правда».
Моя мама, Сафонова Мария Тихоновна (1903—1994)
Глава 1. Вот так я и стала ведьмою
Спрашиваешь, как ведьмой стала?
А вот слушай.
Как-то выхожу рано утром… а дождик как раз прошёл, песок весь на дорогах поразмыло, гляжу, и соседка выходить, Бариниха, а за ней какая-то старуха топчить. Посмотрела я так-то на них, да и пошла себе. Пошла, да только думаю: и что это Бариниха связалася с этой бабкой? Я-то знала ее, мне про нее Вера рассказывала: «Ой, Манечка, и сволочь же она какая! Я все болею, нервничаю, вот и начали мы с Тихоном моим ругаться, а тут еще и с коровой что-то… Пригласила я эту бабку к себе, можить, что посоветуить? Пошли мы с ней в сарай, а она смотрить по стенам да все приговариваить: «Ох, страшно тут у тебя, страшно! Нечистой силы сколько!» Гляжу так-то, а она одной рукой вытаскиваить из рукава какую-то веревку лохматую да – в ясли ее… а другой – из ясель. И показываить мне: «Гляди, гляди-ка что тебе сюда насовали! Видишь, как подделали?» Да-а, отвечаю, вижу… Ничего я будто не заметила, да и говорю: ну, ладно, спасибо тебе, спасибо, да скореича выпроваживать ее. И вот теперь эта самая бабка вместе с Баринихой за мной и плетутся. Не зря это, думаю, да оглянулася так-то, а они следы мои с дороги выбирають! Я ж босиком как раз шла, и следы-то хо-орошо на песке пропечаталися! Думаю, совсем Бариниха рехнулася, раз с этой бабкой связалася, и аж жалко мне ее стало. Ну, мне-то жалко, а она как начала агитацию наводить, как начала! Каждого встречаить и рассказываить, что я ведьма. Там-то бабоньки стали судачить, там-то, а потом и небылицы плести начали.
А вот такие.
Помню, привезли как-то соседи картошки, а ссыпать с машины не успели, ночь как раз. И вот Нинка рассказывала после всем, будто сидить она на картошке на этой, сторожить и вдруг видить: я иду… и вся – в белом! Подхожу к машине и лезу на нее. Вскочила она, закричала, да кубарем в хату! Во, видишь… узнала меня, значить. Теперя ишшо. Пошла я как-то в овраг травы накосить, а навстречу ребятишки идуть, галдять, прошли мимо и вдруг что-то затихли. Обернулася, а они стоять, и шиши мне в спину показывають.
