«Анника, А-анника», - шелестел ветер в склонённых над водою
ракитах.
– А-анни-ика-а!» - кричал далёкий голос.
Где-то далеко, едва слышно, плакал ребёнок. Голоса сплетались с
тревожным шумом листвы, едва слышными горестными звуками.
Тёмная вода несла на себе тусклое золото опадающей листвы и
сломанные недавней бурей ветки. Чёрное мерцающее зеркало течения
отразило неясный силуэт: простоволосую голову, тонкую девичью
фигуру в посконной рубахе. Бледное бескровное лицо. Пустые мёртвые
глаза. Женщина подалась вперёд, водная гладь содрогнулась от
всплеска, растеряла весь глянец неспешного течения.
«А-анни-ика, что же ты наделала?»…
Сны, наваливавшиеся внезапно, дарили некий ключ предвидения. Они
были важны и неоднозначны. Их приходилось разгадывать, ища
подсказки в реальных событиях. Ценны были подробности, мелкие едва
уловимые детали, такие, например, как тень, внезапно повисшая над
водой или чей-то едва уловимый вздох. Управлять своим сознанием в
этом неясном мире сложно, ведь он не провидец. Любое собственное
действие могло исказить сведения по крохе посылаемые Высшими.
Он, наверное, не должен был останавливаться на этой поляне,
недалеко от тракта. Время было очень неудачным. Дорога пустынна.
Зато на хвосте целый эскорт головорезов. Но, когда боги обращали
внимание на такие мелочи?
Тем неприятнее было вынырнуть из грёзы под грубые голоса,
раздавшиеся над ним.
- А мужик так, ничего себе, одёжа справная. Только раз такую
видел у ведьмаков, что к хозяину приезжали. У них, сказывают, и
лошади особенные, - заметил хрипатый. – А сам - дрыхнет без задних
ног. Ничего не чует. Хухрик говорил, что он старый. Так и
сдохнет…
- Можа, разбудить? – засомневался гундосый, перебивая напарника.
– Странный он какой-то. Никада такого не видал. Тёмный весь. Давай
треханём…
- Не-е, не надь. Мороки больше. Луч-чи, точно подрезать…
вот токо наголовник надоть скинуть…
Они обсуждали его смерть, как уже само собой разумеющийся,
свершившийся факт. Зря. Он, конечно, прожил долго, значительно
больше многих, но кто сказал, что достаточно?
Наверное, между товарищами было давнее соперничество или особый
план «чистого убийства», потому что первый, довольно грубо, ткнул
его в плечо шипастой дубинкой, сверзая набок. Дёрнулся было, тут же
сдёрнуть глубокий куколь, да ухватить за волосы, но замешкался,
глядя, как безвольно качнулось тело.
- О! Гля, он, кажись, уже сам окочурился… - удивился съезжающей
в сторону по шершавому стволу сосны фигуре.
Это было последнее такое по-детски искреннее изумление в его
бестолковой жизни. Путник внезапно ожил. Выпростал руку, будто
собирался схватить молодого разбойника за кафтан, но лишь легко
ударил в середину груди. И тот внезапно отлетел, распластавшись на
земле без движения.
Его товарищ опешил, заозирался по сторонам, испугавшись
неожиданной прыти от того, кто заведомо казался лёгкой жертвой.
Попятился, судорожно сжимая в кулаке короткий тесак, но даже не
пытаясь применить его в деле. Возможно от того, что его сковала
неведомая сила, которой повеяло от незнакомца. На рябом, заросшем
мелкими курчавинами лице отразился ужас..
- Эй! Э-э-эй! – завопил гундосый, призывая на помощь товарищей,
которые тщетно пытались поймать лошадь путника, окружив со всех
сторон. Она лягалась, играя, и так и норовила, клацая зубами,
отгрызть у незадачливых хитников что-нибудь выдающееся или
загребущее.
Резво вскочивший на ноги незнакомец уже наступал на гундосого с
улыбкой на сизоватых, как у покойника, тонких губах. Жути, его
сухопарому, закутанному в чёрное кожаное одеяние телу, добавляли
неведомо как светящиеся сквозь закрывавший пол лица накидки
глаза. Руки в перчатках выплетали нечто странное. С ладоней
сорвалась тонкая паутинка, стремительно понеслась к разбойнику.
