Вторая половина дня подходила к концу. Солнце стремительно катилось за горизонт, чтобы, сорвавшись с края земли в мутную глубь океана, угаснуть для этого мира. Но пока оно ещё было здесь и освещало багряно-оранжевыми закатными лучами верхушки деревьев бескрайнего леса. Нежно шелестела листва. Вдали, в самой чаще, дятел настойчиво барабанил в звонкий сосновый ствол. На пригорке, над крышей невысокой избушки, перекликались, будто спорили о чём-то, две сороки.
Толстая, напоминающая своей фигурой бочку, ведьма Закликуха1 поднималась по тропинке к себе домой. На коромысле она несла два деревянных ведра, наполненных молоком. Шла натужно, сжав от напряжения пухлые губы. На ходу безотрывно смотрела на вёдра. Следила, как бы не расплескать. Ноша больно давила ей на плечи, но она не останавливалась. Наоборот, старалась прибавить шагу, чтобы прийти быстрей. Видно дело это было для неё очень важное, раз подходила она к нему с таким усердием. Лишь внеся вёдра внутрь избушки и поставив их на пол, Закликуха разрешила себе отдых. Вытерла пот с лица рукавом рубахи, облегчённо вздохнула и шумно плюхнулась на широкую лавку.
Ни коровы, ни козы у неё не было. Не было… А молоко было. И всё потому, что она могла накликать в свои вёдра молоко от чужих коров, не спрашивая ни у кого разрешения. И сегодня, занимаясь этим нечестным промыслом, собрала она неплохой урожай. Два ведра молока. И какое молоко! Хорошее, жирное. Это потому что правильно корову выбрала. Непросто из целого стада правильно корову выбрать. Но при наличии такого как у неё опыта… Теперь надо с толком молоком распорядиться – приготовить любимую сметану. Получится целая крынка белой, густой, вкусной… Ах.
Тяжело дыша, она наклонила своё грузное тело над вёдрами, глядя с вожделением на их содержимое и представляя будущий результат. Пухлые губы её шевелились. Хотя, не ясно было, шепчет она что-то или представляет, как ест.
Пытаясь отвлечь её от этого сладостного занятия, до её сознания донеслись слабые, пока ещё похожие на шелест листвы, слова:
– Закликуха-Забируха, навостри тугое ухо.
Только сначала она не обратила на них внимания, воспринимая как удалённый неясный шум. Поднялась с лавки и, найдя подходящую посуду, принялась процеживать молоко. Но слова повторились, став более различимыми. Тогда она остановилась и слегка замотала головой, как бы прогоняя их прочь или проверяя на реальность. Помотав, прислушалась и, ничего не услышав, вернулась к прежнему занятию. В третий раз слова звучали чётко, громко и понятно. Произносил их уверенный мужской голос, который никак нельзя было принять за наваждение. Определившись, что это всё-таки к ней, ведьма замерла на пару мгновений, решая, как поступить дальше. Стоит ли на этот зов реагировать? Мало ли кто там её зовёт? И нужен ли ей этот кто-то? Но любопытство взяло верх. Всё же зовут-то нечасто.
Она подошла к печке, над которой у неё сушились, развешенные под потолком, пучки кореньев, трав и ягод. Немного подумала, выбирая. Взяла нужные. Затем бросила их в огонь и что-то тихо забормотала. Прервалась. Замерла. Брови её сдвинулись. Глаза закатились. Руки, удерживаемые над огнем, задрожали. Важно и торжественно, вытягивая вперёд пухлые губы, произнесла:
– Кто во тьме живёт, кто меня зовёт? Проявись – мне назовись.
Отозвались сразу, как будто с нетерпением ждали её слов:
– Я, Восточник, тебя зову, с тобой говорить желаю.
В глазах ведьмы мелькнула насмешка.
– Что же тебе надо? – спросила Закликуха с деланным удивлением. – Тебе! От меня. Или нужда какая?
– Нужда, – подтвердил в ответ невидимый собеседник. – Но тебе с моей нуждой по силам справиться. Пригласи-позови двух зверят во крови. Из Новоделья за Калину.
