Солнце позолотило верхушки деревьев. Нос щекотало от аромата мокрой зелени и духа подопечного стада. Резиновые сапоги вязли в придорожной жиже. Клава старалась идти по сухой тропинке, но подол пропитался росой, отяжелел и лип к ногам. Терпя прелести деревенского быта, женщина всё же ворчала:
– Ну-ка шевелись, крутозадая тварь. Надоели как и дождь. Паразит… бузует каждую ночь, не ведая продыху, – подгоняла она животных звуком хлыста.
Ей вспомнилось, как однажды, председатель колхоза заявил:
– Вверяю Клавдии Синицыной, хоть она и залётная птица, самое дорогое в родном хозяйстве! Где-то есть чёрное золото, у нас своё – белое. Отныне ты, Клавдия, бригадир тридцати хвостатых сотрудниц молочного производства. Так сказать, важная штатная единица в государстве!
– Другое дело! То, пастух, да пастух… фу! А тут… бригадир! Звучит, – не упустила тогда Клава момента.
Но не учла менталитет аборигенов: отыскался умник и наградил ярлыком – Бригаденхвост, пришлось согласиться, ведь во всём – свои прелести.
Итак, стрелки часов отмерили десять тридцать три. «А не покормить ли себя хорошую», – подумала Клава, оглядев бригадирским взором подчинённых. Те, вяло щипали травку.
– Муж… а Муж, дуй сюда… дело есть, – позвала она любимого, пристраиваясь под раскидистым дубом.
Муж жил с ней семь лет, имел басистый голос, солидный вид и густую бороду. Сельчане его не жаловали за крутой норов и паскудную натуру, обвиняя в гнусности. То, что он оказался жертвой обстоятельств народ знать не желал. Так-то его звали Гришей, но ситуация хотя и мимолётная, внесла коррективы.
Бедняге не везло с рождения: горемычного на свет произвела блондинка в мелкую кудряшку. Особа, ветреного характера, связалась с соседским Донжуаном, а родимую кровинку из головы прочь. И такие бывают мамки.
Приглядывать за малышом обязали хозяйскую дочку. Опять судьба не улыбнулась. Девушка оказалась ленивой, подсунет несчастного под вымя коровы и ну… гулять, отсюда и привычка – употреблять молочко в естестве.
Гриша рос как на дрожжах, радуясь жизни до тех пор, пока хозяйка не заметила худо с любимицей. Она думала, что кормилица захворала, отсюда слабый удой, но поймала Гришу за преступной трапезой:
– Ах, гадёныш рогатый… значит, так жиреешь, я-то гены прославляла. Вон! Со двора, чёртово отродье, и чтобы обратную дорогу забыл! – в сердцах женщина огрела по спине дубиной ничего не понимающего Гришу.
Слёзы болью и обидой въелись в душу несчастного. Конечно, на улицу не выгнали, это хозяйка погорячилась: продала его в семью сапожника, богатого на визжащих и назойливых детей.
Что только они не творили… и чего только он не натерпелся. Ездить верхом пытались и наряжали клоуном, натравливали немецкую овчарку. Та норовила вцепиться клыками в горло или в бок. Хуже всего, когда спутывали ноги, грозясь пустить на жаркое, подвешивали над костром.
Вот и подумайте, откуда, при такой жизни, появятся добрые позывы в душе? Тут любой не выдержит… Гриша и дал дёру, куда ноги повели.
Но мир не без добрых людей. Нашла его в лесу Клава, привела домой, отмыла, откормила. Не обижала, называть, правда, стала по-другому и то, после неприятного для неё случая…
Это уже другая история.
Был у Клавдии супруг, который постоянно хвалился, что спец широкого профиля и за всяким хозяйством присмотрит. Но случилась кража, исчезли со двора санки, лопаты и прочий скарб. Клава, конечно, напирать: ищи, мол, ты петух в курятнике!
Тот мнётся, и на улицу ни шагу, мол, где утварь искать, от воров след простыл. Тут словно нарочно, идёт сельчанка и несёт на плече вилы – один в один как у Клавы, с гнутыми зубьями.
