Он открыл глаза.
Поразила чистая комната, нежно-молочный свет светильника из витых фосфоресцирующих трубок над головой, блестящие никелированные приборы вокруг. Он обнаружил себя в розовом больничном халате. Лежать было мягко, словно матрас надувной.
Над ним наклонилась сестра в голубом халате, с маской на лице, над которой светились сострадающие глаза ангела, и осторожно раскинутыми, как крылья, руками в синих перчатках.
– Как вы себя чувствуете?
– Где я, в раю?
Она засмеялась с облегчением.
– У вас восстановилось сознание.
Чувствовал себя странно, словно восстал из бездны.
Как привык раньше, начал делать физические упражнения. Вроде бодр, только бока и поясница болели. «Оказывается, я еще жив!» – думал он. Какая удача! Неужели преодолел смерть?» Но когда поднимался, чувствовал постоянную усталость.
В палате рядом с ним лежал больной профессор. Он спросил:
– Как вас величать?
– Андрей Людвигович – представился тот. – Поэт.
– А меня Федор Калинович. Философ.
Типичный профессор с бородкой и усами, в таком же халате, но в академической шапочке.
– Какое сейчас тысячелетье на дворе?
Профессор смотрел на него странно.
– А вы из каких времен?
И в шутку предположил:
– Похоже, из начала XX века.
– Так и есть, – удивился вопросу поэт. – И родом из Петербурга.
Судя по виду, поэт и вправду казался слишком старомодным. Похож на старенького грустного Пьеро из сказки. Узкое лицо со страдальческими глазами, манеры интеллигента нескольких поколений. И разговаривал он так, словно жил в позапрошлом веке.
– Где ваш дом?
– Последний? В Москве на Никольской. Знаете, заметный особняк.
– Так этой улицы давно нет. Есть улица 25 Октября.
Поэт зашевелился, широко раскрыв тревожные глаза.
____
Как-то естественно профессор поселил поэта у себя в поселке «Перестройки».
Это было место отдыха для работников культуры. В середине XIX века это место купил помещик, покровительствовавший искусству. Усадьба поражала —двухэтажный дом в форме куба, нанизанного на широкую деревянную скрипучую музыкальную лестницу. Дом был построен по принципу золотого сечения, заложенного в «Троице» Андрея Рублева, и напоминал русскую икону и супрематисткий памятник, который в послесоветское время отстояли от бизнесменов и разных проныр, желавших снести усадьбу и построить свои замки нуворишей. С тех пор там перебывали многие знаменитые писатели, поэты и художники, а позже построены дачи советской литературной элиты.
Тропинка от станции вела к даче профессора, рядом со знаменитой усадьбой. Покосившийся двухэтажный дом с колоннадой и флигелем, заросший сиренью, похожий на древний заколдованный мир.
Здесь, в «башне из слоновой кости», или келье под елью, как называл ее профессор, для поэта было много от знакомого старого мира, и не так резко воспринимались приметы нового.
Живущие в поселке творческие люди, «инженеры человеческих душ», совсем отличались от тех, кого знал поэт. Они были «социалистическими реалистами», принципом которых было «приподымание действительности», то есть выделение чудесных здоровых плодов от уродливых дичков реальности. Уродливыми дичками было все то, что противостояло генеральной линии.
