Париж, лето 1833 года
-– Право, дорогая моя, у вас цветет самая красивая в мире сирень. Эти белые и фиолетовые гроздья – как они пахнут!
–– Я с удовольствием пришлю вам несколько, если вы хотите. Да еще
прибавлю дюжину галльских роз из нашей оранжереи, чтобы букет не казался
слишком уж скромным.
–– Благодарю вас… Вы, графиня, как всегда любезны; мне уж и стыдно бывает за свои восторги – при вашем восточном гостеприимстве я прямо-таки вынуждаю вас делать мне подарки.
–– Полно! Что за безделица – цветы! Вы же знаете, какая радость для меня видеть вас.
Дамы поцеловались прощаясь.
–– Так что ж, в понедельник вы будете у д’Альбонов?
–– Непременно…
–– Ну так, значит, до понедельника. Прощайте, графиня.
Хозяйка дома, Антуанетта де Монтрей, стояла на широких ступенях крыльца до тех пор, пока стук уезжающего экипажа совсем не затих в конце липовой аллеи. С отъездом этой гостьи прием был, в сущности, закончен. Наступали сумерки. Из-за ограды, с улицы, доносился еще городской шум, голоса, смех девушек. Но здесь, в старинном отеле де Монтрей и вокруг него, в такое время уже все cтихло. Особняк был отрезан от шумной улицы Сен-Луи большим тенистым садом и подъездной аллеей. Лишь два фонаря горели здесь – у правого и левого крыла отеля – и их свет оранжевыми отблесками ложился на густую листву.
Графиня де Монтрей была любима в обществе, и по четвергам у нее собирался, можно сказать, весь цвет Парижа. Ее, как аристократку и роялистку, считали своей жители Сен–Жерменского квартала, – аристократы и роялисты1, но она охотно принимала у себя литераторов, художников, молодых политиков – всех, кто был талантлив, добивался славы и вообще чем-то выделялся из толпы. Образованная, тонкая, умная, она умела каждого гостя окружить теплом и вниманием. К ней ездили с удовольствием еще и потому, что для многих мужчин – особенно тех талантливых выходцев из буржуазии, которые мечтали о завоевании Парижа – она представляла немалый интерес и как женщина.
Ей было уже сорок пять, но выглядела она лет на шесть-восемь моложе и, кроме того, сумела найти тот стиль, который и ее возрасту придавал очарование. Высокая, очень стройная, с поистине королевской осанкой, она необыкновенно хорошо двигалась, сочетая в походке плавность и грациозность, живость и достоинство. Она с большим изяществом носила платье, имела хороший вкус, а некоторую надменность, доставшуюся в наследство от предков-аристократов, смягчала улыбкой. И, что важнее всего, эта привлекательная светловолосая женщина с бархатным взглядом черных глаз обладала такой непоколебимой уверенностью в своей женской значимости, обаянии и красоте, что редко какой мужчина не признавал их в ней и оставался равнодушен. В нее не обязательно влюблялись, ее любили. Ее единственный сын, относившийся к ней с необыкновенной нежностью и почтительностью, разделял эту влюбленность, любил бывать с матерью на приемах, поддерживать ее под руку, хотя вообще-то сентиментальность и не была отличительным качеством Эдуарда де Монтрея.
Тем не менее, о графине никогда не было никаких сплетен, о ней не ходили толки, она ни разу себя не скомпрометировала и была равно мила со всеми. По слухам, она была очень счастлива в своем коротком замужестве и после того, как ее муж, бретонец-роялист, был казнен в 1808 году, перенесла всю свою любовь на сына. Казалось, только один мужчина, кроме супруга, вызывал у нее особую симпатию – барон де Фронсак, кузен, давний друг дома. Старый холостяк, он считал своей семьей Антуанетту и ее сына, постоянно бывал у них, считался покровителем молодой вдовы, когда Эдуард был ребенком, оказывал множество услуг, заслужив горячую благодарность графини и, может, нечто большее.
